Так кто же мы есть в итоге? Мы — знающие, только тяжестьзнания велика, и неизвестно, плакать надо от этого или смеяться. Кстати, зверине делают ни того, ни другого. А мы смеемся или плачем — смотря по сезону. АКарнавал наблюдает и приходит лишь тогда, когда мы созрели.

Чарльз Хэллуэй замолчал. Мальчишки смотрели на него такпристально, что ему стало неловко.

— Мистер Хэллуэй! — тихонько крикнул Джим. —Это же грандиозно! Ну а дальше, дальше-то что?

— Да, папа, — выговорил пораженный Вилли, — яи не знал, что ты можешь так говорить!

— Э-э, послушал бы ты меня как-нибудь вечерком, попозже, —усмехнулся отец, — сплошные разговоры. Да в любой из прожитых дней я могбы рассказать тебе куда больше! Черт! А где же я был? Похоже, все готовился…готовился любить.

Вилли как-то вдруг пригорюнился, да и Джима насторожилопоследнее слово. Чарльз Хэллуэй заметил это и замолчал. «Как объяснитьим, — думал он, — чтобы поняли? Сказать, что любовь — причина всего,цемент жизни? Или попытаться объяснить, что он чувствует, оказавшись в этомдиком мире, волчком несущемся вкруг огромного косматого солнца, падающеговместе с ним через черное пространство в пространства еще более обширные, то линавстречу, то ли прочь от Нечто. Может быть, сказать так: волей-неволей мыучаствуем в гонке и летим со скоростью миллион миль в час. А вокруг — ночь. Ноу нас есть против нее средство. Начнем с малого. Почему любишь мальчишку,запустившего в небеса мартовского змея? Потому что помнишь подергивание живойбечевки в собственных ладонях. Почему любишь девочку, склонившуюся надродником? Потому что даже в вагоне экспресса не забываешь вкус холодной воды взабытый июльский полдень. Почему плачешь над незнакомцем, умершим на дороге?Потому что он похож на друзей, которых не видел сорок лет. Почему смеешься,когда один клоун лупит другого пирогом? Потому что вспоминаешь вкус крема вдетстве, вкус жизни. Почему любишь женщину, жену свою? Ее нос дышит воздухоммира, который я знаю, и я люблю ее нос. Ее уши слышат музыку, которую я напеваюполночи напролет, конечно, я люблю ее уши. Ее глаза радуются приходу весны вродном краю, как же не любить мне эти глаза? Ее плоть знает жару, холод, горе,и я знаю огонь, снег и боль. Мы с ней — один опыт жизни, мы срослись миллионамиощущений. Отруби одно, убавишь чувство жизни, два — уполовинишь саму жизнь. Мылюбим то, что знаем, мы любим нас самих. Любовь — вот общее начало, вотпричина, объединяющая рот, глаза, уши, сердца, души и плоть… Разве скажешь имвсе это?»

— Смотрите, — все-таки попробовал он, — вотдва человека едут в одном вагоне: солдат и фермер. Один все время толкует овойне, другой — о хлебе, и каждый вгоняет соседа в сон. Но если один вдругвспомнит о марафонском беге, а другой в своей жизни пробежал хотя бы милю, онипрекрасно проболтают всю ночь и расстанутся друзьями. У всех мужчин есть однаобщая тема — это женщины, об этом они могут толковать от восхода до заката, идальше… О черт!

Чарльз Хэллуэй замолчал и, кажется, покраснел. Цельвырисовывалась впереди, но вот как до нее добраться? Он в сомнении пожевалгубами.

«Не останавливайся, папа, — думал Вилли. — Пока тыговоришь, здесь замечательно. Ты нас спасаешь, только продолжай…»

Мужчина почувствовал взгляд мальчика и понял его.Повернувшись, он встретил такой же взгляд Джима, встал и медленно началобходить стол. Он касался то одной картинки, то другой, трогал Звезду Соломона,полумесяц, древний символ солнца…

— Я не помню, говорил я, что значит быть хорошим? Богмой, я не знаю. Если при тебе на улице стреляют в чужака, ты едва ли кинешьсяна помощь. Но если за час до этого успел поговорить с ним минут десять, еслиузнал хоть чуть-чуть о нем и о его семье, то, скорее всего, ты попытаешьсяпомешать убийце. Потому что знаешь наверняка — это хорошо. А узнать надостараться. Если не хочешь знать, отказываешься знать — это плохо. Без знаниянет действия, без знания от твоих действий толку не будет. Думаете, ясвихнулся? Вы ведь уверены, что всего и дел-то — пойти и перестрелять их всех кчертовой бабушке. Ты ведь уже пробовал стрелять, Вилли. Так не пойдет. Мыдолжны постараться узнать о них как можно больше, а главное — разузнать об иххозяине. Мы не сможем быть хорошими и действовать правильно, пока не будемзнать, что в этой истории правильно. Поэтому мы тут теряем время. Сегоднявоскресенье. Представление закончится не поздно, и народ разойдется по домам. Апосле этого… после этого нам надо ждать осенних людей. У нас в распоряжениичаса два, не больше.

Джим стоял у окна, словно видел через весь город и черныешатры, и калиоп, играющий сам по себе, только от того, что мир, вращаясь,трется об ночь.

— Разве Карнавал — это плохо? — спросил он.

— Ты еще спрашиваешь! — рассердился Вилли.

— Стоп, стоп! — остановил его отец. — Вопросхорош. Часть этого представления просто замечательная. Но есть старая хорошаяпословица: за все рано или поздно приходится платить. А здесь ты отдаешь имкое-что задаром, а взамен — пустые обещания.

— Откуда они взялись? — угрюмо спросилДжим. — Кто они? Вилли с отцом тоже подошли к окну. Чарльз Хэллуэйзаговорил, словно обращаясь к темным шатрам на дальнем лугу.

— Некогда, ну, скажем, до Колумба, по Европе,позвякивая колокольчиками на лодыжках, с лютней за спиной бродил человек. Аможет, это было еще на миллион лет раньше, просто тогда он был в обезьяньейшкуре и выглядел как самая настоящая обезьяна. Желанней всего на свете были длянего несчастья и боль окружающих. Он собирал их и целый день пережевывал, какмятную жвачку. Это давало ему силы, доставляло удовольствие. Наверное, посленего его сын усовершенствовал капканы отца, ловушки для человеков, костоломки,средства для головной боли, способы мучения плоти и ограбления души. На дальнихболотах из всяческих отбросов он вывел мошку, от которой не спрячешься,москитов, которые достают тебя летними ночами. Вот так, по человечку оттуда,отсюда, и собралась стая людей-псов, для которых нет ничего слаще твоейтревоги, которые с радостью помогут твоему горю. Они караулят твои ночныестрахи, вожделенно подслушивают твои угрызения совести и нечистые сны. Ночныекошмары — их хлеб насущный. Они намазывают его болью и уплетают за обе щеки.Они были всегда. С бичами из носорожьей кожи они надзирали за строительствомпирамид, поливая их для крепости потом, кровью и жизнями других людей. Онипроносились по Европе на белых оскаленных конях Моровой Язвы. Они, удовольствияради, нашептывали Цезарю мысль о том, что и он смертен, а потом, на мартовскойраспродаже, пускали кинжалы за полцены. То они шуты при дворе императора, то —инквизиторы в застенке, то — цыгане на большой дороге жизни. Чем больше людейстановилось на земле, тем быстрее росло их поголовье. А заодносовершенствовались способы причинения боли ближнему своему. Вот загудел первыйпаровоз, а они уже тут как тут, цепляют к нему вагон, больше всего похожий насредневековую гробницу или колесницу, в которую впрягали людей…