При этом мои пальцы так и остались на груди, изображая границу ордена, достойного для вручения моей персоне, но, кроме невозмутимых часовых, этот жест уже никто не видит. Как я вышел? — сквозь ткань, что ли? Убей — не помню, а фантазировать не буду.

Я хмыкнул, пожал плечами, сделал вид, что отряхиваю крошки с доспеха, потом одёрнул его и зашагал себе прочь. Орден, стало быть, не дадут, но и голову рубить не будут. Пока.

Любой читатель скажет, что нарушение государственной границы не является хорошим делом, даже если вы кого-то спасаете. Если при этом вы ещё убиваете солдат этой страны, то маститые дипломаты и вовсе могут назвать вас «агрессором». Но Божегория и Ледогория уже находились в состоянии войны, поэтому малая стычканичего принципиально не решала. Однако, последняя фраза Механикуса меня всерьёз обеспокоила, и я приказал вырыть небольшой окоп перед нашей палаткой.

Собственно, «окоп» — это сильно сказано. На самом деле получилась неглубокая яма, в которой мы могли бы все лежать в полный рост так, чтобы наши носы располагались ниже уровня земли. Снятый грунт я велел отсыпать в сторону противника, подражая окопу настоящему, что окружил наш легион с двух сторон.

Разумного объяснения мой приказ не имел, поэтому в ход пошла проверенная версия, что у меня не все дома, и даже кукушка уехала. А неприятность случилась сразу же, — на другой день после визита Механикуса, едва-едва рассвело! Мы даже позавтракать не успели…

С ледогорской стороны в небо взвились ракеты, оставляя за собой шлейф густого, плотного белого дыма. Эти штуки я уже видел в бою, но почему-то никак не думал, что их могут создавать даже «горные» королевства: мне казалось, что наука сильнее в Нихелии и моей стране. Ракета — это, по сути, та же праздничная шутиха, только гораздо крупнее и летает дальше, а вместо цветного фейерверка в неё закладывают порох с острыми железяками, поэтому веселье получается совсем другое…

В нашем лагере поднялся шум и суета: солдаты совершенно не понимали, зачем ледогорцы балуются шутихами, но, когда стало очевидно, что некоторые «брёвна» непременно упадут в границы нашего периметра, то стали разбегаться так, чтобы, по прикидкам, эти штуки не рухнули им на головы.

— В яму! В яму! — заорал я и для убедительности отвесил по пинку Биму и Бому, затормозившим больше всех. — ЛОЖИСЬ!!!

Да, очень страшно лечь в конкретное место, когда остаётся только надеяться, что проклятая ракета не свалится туда же. И команду «ложись!» тут никто не знает. Ни разу её не слышали, и на учениях ни одна сволочь не обмолвилась, что может случиться и ТАКОЕ. Вообще никто ничего не знал и никого ничему не учил! Разведка с воздуха, «новая эпоха», «великое дело», — мать их так и разтак! Мол, мы можем увидеть больше… как можно было проворонить установку станков для запуска ракет и сам факт наличия у врагов ракетного оружия?! Нас как баранов пригнали по старинке камнями кидаться да палками махать, а нас тут кроют по всей науке…

Ба-бах!!! Ба-бах!!! И началось…

Засвистело железо: взрывавшиеся ракеты щедро швыряли его слева направо и справа налево. На вас когда-нибудь падала туча стрел? — так вот: почти ничего похожего. Падение стрел можно сравнить с крупными каплями дождя с градом, которые швырнуло на вас порывом ветра. А железяки от ракет летят хаотично, гораздо гуще и не сверху вниз, а, наоборот, снизу в разные стороны. Для тех лопухов, что не познали даже осыпание стрелами, и вовсе ужас.

— Ой, мама, страшно! Страшно, мама! — заплакал бородатый Бим и хотел было рвануться куда глаза глядят, но я успел хлопнуть его ладонью по затылку и прижать лицом к земле:

— ЛЕЖАТЬ! Лежать, мать твою! Убью!!!

Если десяток поддастся панике — всё пропало: кинутся кто куда, и потом их не соберёшь и не переловишь.

Бом тоже заплакал, но, слава богам, пускал сопли в землю и не дёргался. Остальные мужики, закрыв головы руками, громко молились, — даже Штырь, чего я ни разу не видел.

Взорвалось где-то совсем рядом: нас тряхнуло, мгновенно отшибло дыхание и заложило уши словно пробками. Молитвы оборвались: ошалевшие мужики хватали ртом воздух, которого не хватало. Мы стали словно ватные, но в этом была и часть хорошего: по крайней мере, в таком состоянии срываться куда-то бежать оказалось невозможным.

После каждого взрыва слышался перестук железок по бронькам, щитам, человеческой плоти, балкам, телегам, — словно кто-то швырял веером пригоршни крупного гороха. После этого шла запоздалая волна вскриков, ругани, стонов. Я, пользуясь паузой после очередной волны взрывов, высунулся из ямы и увидел ужасающую картину: наша палатка оказалась изрешеченной почти в лоскуты, котёл был опрокинут (скорее всего, мы сами же его и сшибли, когда бросились к яме); где-то металась обезумевшая лошадь, которую пытался ловить не менее ошалевший воин.

Легионеры в большинстве своём всё-таки сумели сами догадаться, что при ракетной атаке лучше всего прижаться к земле, но при этом всё равно часть людей стояла на ногах: кто-то удерживал лошадей, кто-то, пригнувшись, с озабоченным видом куда-то бежал, хотя, на самом деле, подавляющая часть таких бегущих — это те, кто поддался панике. Кто-то, визжа и вращаясь веретеном, отчаянно стряхивал с себя брызги «негасимого огня», и я догадался, что враги сделали нам дополнительную подлость: в ракетах, кроме смеси пороха с железками, были также и горшки с «негасимым огнём», содержимое которых разбрасывало взрывом во все стороны. То тут, то там на земле виднелись пятна чадящих огоньков, а многие палатки сгорели. Дымились телеги; орудийная прислуга, рискуя жизнью, холстами стирала огненные пятна с деревянных балок требушетов и онагров, ругаясь так, что их крики перекрывали все прочие.

Недалеко грянул ещё один взрыв: я не заметил, как упала запоздавшая ракета. По телу одного удирающего солдата прошлась волна хлопков, прошивая его насквозь вместе с доспехом — кровавые брызги обогнали бегущего. Он, после толчка в спину, удивлённо посмотрел вниз, задержал бег, недоумённо проведя ладонями по испорченному доспеху, потом посмотрел на них, перемазанных красным, хотел что-то сказать, но только булькнул кровью, хлынувшей изо рта, и рухнул ничком. А меня лишь окатило тёплой, запоздалой волной воздуха, хотя смертельный свист прошёлся совсем рядом с ухом.

Обстрел прекратился. Я, отряхиваясь, встал и поспешил к химикам.

Последствия ракетной атаки оказались удручающими. Траншея по флангам оказалась вдруг препятствием для своих бегущих, быстро переполнилась, и многие погибли в давке. Некоторые командиры попытались превратить панику в организованный отход, справедливо полагая, что лучше всего вывести людей из зоны поражения, но, с другой стороны, ракеты падали где попало, и, наверное, самое лучшее было бы всё-таки всем залечь, а не бежать под обстрелом, когда вражеское железо легко пробивает и доспехи, и щиты.

Пожалуй, потери у кавалеристов были самые малые: вскочил на коня, дал шпоры — и ты уже далеко. Но их раненые лошади ржали так громко и жалобно, что даже зачерствевшее сердце разрывалось…