Он обхватил ее коротко стриженный затылок и с силой притянулк себе.

— До церемонии поднятия флага еще час, — сказал он шепотом.— За это время можно успеть многое.

Удивительно, как действовал на нее этот человек! Онамоментально забыла обо всем на свете. Остался только он, его католическийбриллиантовый крестик, который по неизвестным причинам совершенно завораживалАлександру, и неуемная радость от того, что у них много времени и они могут спользой его потратить.

— Ты сегодня поздно? — спросил Филипп, когда они ужепопивали кофе, собираясь разбежаться на целый день, каждый по своим делам.

— Не особенно, — ответила Александра, соображая. — Мненемного осталось, я думаю, за неделю мы все закончим. Вообще фильм получилсяничего.

— Покажешь?

Александра пристально на него посмотрела.

Он пробегал глазами какую-то англоязычную газету иприхлебывал кофе из огромной белой кружки: «Мое приданое!» — гордо объявил он,водружая эту кружку на стол в первый же день пребывания в доме у Александры. Вдлинных загорелых пальцах — вкусно дымящаяся сигарета.

«Зачем ему мой фильм?» — в некотором смятении, до конца ещене осознанном, подумала Александра. Он выглядел совершенно равнодушным.Наверное, таким он и был. Тогда зачем?

— Впрочем, если не хочешь — не надо, — сказал он, мелькомвзглянув на нее. — Я не особенно увлекаюсь российской политикой.

— Да нет, почему же, — пробормотала Александра. — Я могупринести…

Он развернул газетную простыню и перегнул ее.

— Дня через два я улетаю, — сообщил Филипп. — Вернусь пятогоянваря.

«Только и всего, — подумала Александра. — «Вызван с докладомв Малый Совнархоз. К обеду не жди, твой пупсик». Или суслик? Кажется, все-такисуслик…»

Она стремительно поднялась, открыла воду и стала мытьпосуду, хотя, как правило, утренние чашки они оставляли на вечер. Ей не хотелось,чтобы он заметил ее огорчение.

— Что ты хочешь к Рождеству? — спросил он, как показалосьАлександре, с некоторым самодовольством.

— Бриллиантовое колье, — буркнула она, не сдержавшись, и тутже прикусила язык.

— Что-что? — удивленно переспросил он.

— Если можешь, — попросила она довольно кисло, — дай мнеденег. Не пугайся, мне нужно всего лишь починить ботинки. «Старые-то совсемпрохудились…» — добавила она сварливым тоном старухи из «Сказки о рыбаке ирыбке».

Она понимала: сердиться на то, что он уезжает, смешно иунизительно, к тому же нарушает все условия их договора, однако не смоглапреодолеть своих чувств. Ей стало ужасно себя жалко. Почему-то она не подумала,что у него могут быть свои планы на Новый год, и заранее решила все за нихобоих.

Лада с Васяткой в теплых странах и прилетят не раньше концаевропейских каникул. Маша в глубоком подполье. Сослуживцев у Александры теперьнет, поэтому наплыва гостей не предвидится. Она собиралась нарядить елку, напечьпирогов — в этом она была мастерица — и накрыть стол со свечами для них двоих.Для себя и своего мужа.

Она давно уже продумала меню, идиотка. Господи, какаяидиотка!

Она воображала, как они будут чокаться тонкимибабы-Клавиными фужерами, оставшимися еще от царских времен, когда курантыударят в двенадцатый раз. А потом будут есть все, что она наготовит, и смотретьтелевизор, лежа на полу и поставив бокалы на животы, не в силах пошевелиться —именно так нужно наедаться на Новый год! Часа в три они пойдут гулять, чтобыпорастрясти пироги и индейку, которую она тоже придумала ради него. Они придутс улицы, когда на первом канале уже начнется какая-нибудь старая комедия, ибудут пить кофе, заедая его пирогами, мороженым и комедией…

Слеза капнула в чашку, которую Александра старательно терлапод краном.

— Я не понял, — сказал Филипп, — при чем тут ботинки?

— Не нужно мне никаких подарков, — злым голосом сказала она.— Дай мне денег на починку ботинок, и все.

Зашуршала газета, он поднялся. С замершим сердцем Александраждала. Он протопал в коридор и оттуда громко сказал:

— Я не могу ничего отменить. Слышишь, Алекс?

— Пошел к черту, — сквозь стиснутые зубы произнесла она, нотак, чтобы он не слышал, и с мстительным стуком сунула его чашку на полку.

Он подошел сзади и укусил ее за шею, довольно сильно.

— Ты что, больной?! — взвизгнула Александра, поворачиваясь.Он был уже в куртке и очках, загадочно поблескивающих.

— Деньги, по традиции, на пианино, — сообщил он. — Пока.

— Пока, — пробормотала красная как рак Александра.

Он уже был в дверях, когда в кармане у него зазвонилмобильный.

— Алло! — сказал он, поворачивая ключ.

— Фил, это я, — озабоченно откликнулся знакомый голос.Только один человек называл его Филом.

— Ну что? — спросил Филипп.

— Ничего утешительного, — сказал голос. — Можешь подъехать?

— Так я и знал, — пробормотал Филипп. — Когда?

Фильм был доделан и сдан Свете Морозовой за два дня доНового года. Филипп давно улетел, и от него не было ни слуху ни духу. Почемуона решила, что он непременно будет звонить? Дура, сказочница, ругала она себя.Ты думаешь, если он с тобой спит и, кажется, даже получает от этогоудовольствие, значит, ты ему нужна? Или он тебе нужен? Уехал — и слава богу!Меньше народу — больше кислороду.

Мне не нужны никакие мужики, с уходом Андрея я перестала имдоверять, и неизвестно, когда теперь вновь воспрянет мое надломленное «я».Хотя…

Разве Андрей был мужиком? Так, какое-то существо, капризное,недовольное, зависимое… Слизняк в дорогих брюках…

Позвольте, но я чуть не умерла, когда он меня бросил.

Ты чуть не умерла вовсе не из-за него, а от того, что онбросил тебя как-то особенно подло. Отвратительно подло. Тебе бы радоваться, чтоон тебя бросил. Умница, молодец, как это он догадался! Если б не он, такойрешительный, и его новая любовь, еще более решительная, ты прожила бы с ним всюжизнь, терпела бы его подлости, боялась бы его взгляда, прощала бы ему всекапризы и издевательства… Ты же слабая. Слабая и трусливая. У тебя не хватилобы характера развестись с ним, даже если бы ты в конце концов все про негопоняла.

«Нечего о них думать, — злилась на себя Александра, — да ещесравнивать их друг с другом. И без них забот полон рот. Фильм сдала, работыопять нет, денег тоже нет, история с Иваном еще не закончена. Пока все тихо, нонеизвестно, что будет дальше…»