* * *

– Мэй, снова пена собралась.

Пока нижнее белье кипятится, Мэй должна снимать грязную пену – Алли в это время выжимает простыни и полотенца, – но Мэй водит пальцем по запотевшему окну и что-то напевает себе под нос. Отнюдь не церковный гимн.

Мэй разок взмахивает шумовкой, стряхивает серую пену в раковину, а потом пытается написать свои инициалы на пене, оставшейся в котле.

– Теперь понятно, почему некоторые люди живут в грязи, да?

Алли изо всех сил старается поднять родительские широкие простыни.

– Нет.

– Ой, Аль, ну как тут не понять. Как можно таскать эти простыни, если ты, например, старая, больная или беременная.

Алли роняет простыни в корзину. Перед тем как она пропустит их через каток, нужно, чтобы Мэй помогла их сложить.

– К то-нибудь поможет. Люди, живущие в грязи, только еще больше болеют и слабеют. Это ведь не живопись, Мэй, обычные домашние дела.

Мэй все это время пыталась расчистить кружок чистой воды посреди кипящей пены. Она зевает.

– Я, наверное, скоро пойду спать, Аль. Я устала.

Алли выжимает полотенце, разбрызгивая вокруг капли, находя какое-то удовольствие в том, как с полотенца бежит вода, как противится ее рукам грубая ткань.

– Нет, Мэй, не пойдешь. Я тоже устала. Мы не ляжем, пока все не доделаем.

– Ты можешь не ложиться. Я сразу говорила, что это глупая затея – двум девочкам устраивать стирку, да еще после школы. Надо было выстирать только наше с тобой нижнее белье, а маме сказали бы, что на все остальное у нас не было времени.

Алли выжимает полотенце для рук, будто шею сворачивает.

– Мэй Моберли, ты с ума сошла? Сказать маме, что у нас не было времени?

Мэй пожимает плечами:

– Сумасшедшая у нас не я. – Она снова зевает, бросает шумовку. – А еще я голодная. Яйца ведь еще остались, да?

– Мэй, мы не можем сейчас готовить еду. Не говори глупостей. Даже Дженни не готовит, когда у нее стирка.

– Дженни готовит всю еду накануне. А ты ничего не приготовила.

– Ты тоже! Это ведь тебе есть хочется.

– Мама оставила дом на тебя. Думаю, это значит, что и еда тоже на тебе.

Алли швыряет оставшиеся простыни в корзину – мокрыми.

– Хочешь есть – ешь хлеб. Если устала, значит, нужно быстрее все закончить и пойти спать.

– Мама, наверное, расстроится, если я скажу ей, что ты ничего не готовила и держала меня на одном хлебе, как думаешь?

Алли тянется к котлу с кипящей водой, но потом хватает шумовку и швыряет ее в Мэй. Она промахивается, и шумовка оставляет выбоину на штукатурке.

– А если я скажу ей, что у тебя снова была истерика и ты швырялась тяжелыми предметами? Тогда ты в больнице будешь не доктором, а пациенткой.

Рванувшись к Мэй, Алли спотыкается о корзину с бельем.

– Да еще и дерешься, как уличная оборванка. Как буйнопомешанная, – говорит Мэй. – Ты совершенно не умеешь владеть собой, Аль.

* * *

Из университета она возвращается на омнибусе. Так нельзя, она избалованная лентяйка и транжира, и пока не вернется мама, им будет нечего есть, но когда она повесила на веревку последний платок, серый утренний свет проник даже в подвал, и, поднявшись потом в кухню, она услышала, что в саду поют птицы, а с дороги доносится стук колес и цоканье лошадиных копыт. Плита, на которой они кипятили белье, еще не остыла, хватит, чтобы заварить чай, им бы надо поберечь уголь. Вечером нужно будет погладить белье, по крайней мере скатерти и простыни, которые развешаны в кухне, а значит, за день почти высохнут. И тогда можно будет перенести сюда из подвала, где даже летом толком нельзя ничего высушить, вещи поменьше и развесить их над плитой. Ни за что нельзя, вспоминает она, жарить бекон или копчушки, вообще ничего нельзя жарить, пока в кухне сушится белье. Но и копчушки, и бекон стоят дешево. Мэй что-то говорила о яйцах, может быть, ее удастся умилостивить омлетом, уговорить ничего не рассказывать маме? Перья на шляпе сидящей впереди нее женщины ниспадают фонтаном почти до самых коленок Алли. Как вообще чистят шляпы с перьями? Она оглядывается: накидка с атласными лентами, чепец с рюшами, юбка с кружевной отделкой, которая высовывается из-под пальто с тесемочными застежками-клевантами. Весь этот арсенал женской одежды – часть заговора, направленного на то, чтобы у женщин не было свободного времени, чтобы они погрязли в мелких ежедневных заботах о своих домах и своей внешности, чтобы заведенный порядок никогда не менялся. Она вспоминает, как в недавнем выпуске «Англичанки»[23] описывались «наряды свободы», что носят некоторые женщины в Америке. Они с Мэй потешались над короткими юбками и мешковатыми силуэтами, но их сестры за морем правы, что начали с одежды. И с медицины. Разумеется, женщинам не освоить никакой профессии до тех пор, пока тугие корсеты мешают им дышать, а узкие юбки – двигаться, пока им приходится тратить по целому дню в неделю на то, чтобы поддерживать в порядке сковывающие их одежды. Пока у них сдавлены и разворочены все внутренности, пока внутри у них все кровит и протекает, и пока помочь им могут лишь те, кто и причинил им этот вред. Она трет запотевшее стекло. Почти приехала.

* * *

Нашаривая в сумке ключи, она слышит доносящиеся из дома голоса – Мэй и чей-то еще. Обри.

Он открывает дверь.

– Добрый вечер, принцесса Аль. Ну что, вымокла насквозь и замерзла? В такую-то погоду, принцесса, надо было взять кэб.

Она подает ему руку.

– Я и так потратилась на омнибус. Боюсь, Обри, у нас тут все вверх дном. Я не смогу накормить тебя обедом. А к чаю у нас только черствый хлеб и масло.

Он берет ее пальто, встряхивает, расправляет на вешалке. Мужчина, который обращает внимание на ткань.

– А вот и нет. Я принес кекс с изюмом. И еще пирог с дичью. Ваша мама велела вас не кормить, вот я и подумал, что поесть вам не помешает. А Мэй еще говорит, что вы с ней всю ночь стирали белье? Бедная деточка. У нее такой же усталый вид, как и у тебя.

Они идут на кухню. Простыни еще влажные на ощупь, но их уже, пожалуй, можно досушить горячим утюгом. Она наливает воду в чайник, ворошит угли в плите.

– Мне сегодня некогда болтать, Обри. Нужно еще все это выгладить, а завтра мы вместе с мисс Джонсон будем разбирать экзаменационные задания за прошлый год. А где Мэй?

– Отдыхает. Я отправил ее в постель, нашу бедную крошку, Мэй-соловей. Давай-ка отнесем ей чаю? А потом она спустится и поужинает с нами.