У нее деревенеют плечи. Что тетя Мэри хочет услышать в ответ? Маме не нравится, когда кто-то голоден, когда люди отвлекаются на плотские позывы.

– Не очень, тетя. То есть можно и поесть. – Быть может, тетя Мэри хочет есть, но желает, чтобы именно Алли предложила нарушить их привычный распорядок дня. – Или нет. То есть полчаса можно и подождать.

Румянец приливает к щекам. Тетя Мэри глядит на нее так, будто она ответила совсем неправильно.

Джордж дергает мать за юбку:

– Нельзя. Я есть хочу!

– Няня?

Нянька поправляет покрывало, в которое закутан спящий младенец.

– Наверное, мадам, нам стоит поесть, пока Фредди спит. Движение убаюкивает детей, но вот когда поезд остановится… А Уитстабл уже скоро, а потом и Маргейт, а вам, мадам, надо поддержать силы.

– Так и сделаем. Джорджи, сумеешь открыть корзинку? Вытаскивай колышки. Да, вот так. Молодец. Передай-ка мне салфетку, поглядим, что кухарка нам положила.

Кучка каменных домов, церквушка. Она знает, что и здесь в деревнях царит та же нужда и нищета, что и дома. В этих крытых соломой двухкомнатных домишках ютятся семьи по десять человек. Скрытой за деревьями школой владеет и управляет местный помещик, который и распоряжается настоящим и будущим всех, кто живет на его земле, и нет никаких ассоциаций женского образования для девочек из кентских деревень. Но она не может не думать о том, каким покажется Манчестер выросшим здесь людям. В темной листве поблескивают первые яблоки, в вишневом саду женщины и девочки, вскарабкавшись на лестницы, наполняют корзины ягодами. Вместо грохота машин – пение птиц, вместо хлопка в легких и промокшей от пота одежды – припекающее спину солнце и ветер в волосах. Конечно, им мало платят. Обычный сезонный труд, а их мужья и сыновья – тягловый скот богачей – пашут в полях по четырнадцать часов в день.

– Алли, будешь курицу? С майонезом? По-моему, кухарка постаралась на славу. Одному Богу известно, чем мы будем ужинать.

* * *

С тех самых пор, как тетя Мэри вышла замуж, она каждое лето нанимает комнаты в одном и том же пансионе. Он совсем немодный, говорит она, лепнина как вульгарный свадебный торт, меблировка безнадежно устарела, папа Алли такое бы ни за что не одобрил, но миссис Хьюз – такая замечательная хозяйка и так хорошо обращается с детьми. Да и глупо приехать на море и жить с видом на шумную улицу, когда парки дома и то красивее. Пролетка сползает по булыжной мостовой, запруженной не хуже Динсгейта. В лавках вместо огромных витрин – окна, разделенные на мелкие квадратики. Над крышами домов кричат чайки, ветер пахнет рыбой.

Джордж вскакивает:

– Кузина Алли, смотри, море!

Нянька подхватывает его, чтобы он не свалился на младенца.

– Осторожнее, мастер Джордж!

Ухватившись за ручку, Алли вытягивает шею, чтобы увидеть море. Она не думала, что будет столько света, что света будет больше, чем воды. Горизонтальные штрихи волн перечеркнуты мачтами кораблей, гавань обернута валом, будто кошачьим хвостом. Это и морской пейзаж, и нет, это рабочее пространство, среда обитания, а еще – бесконечное небо и ветер, которые напоминают ей Пеннинские пустоши, куда прошлым летом их с Мэй возили папа и Обри. Вереск так же ершится и гнется под пальцами ветра, и там она тоже видела, как облака-тени несутся по поверхности земли быстрее парусов. Ей хочется пойти к морю.

– Завтра пойдем купаться, – говорит тетя Мэри. – Надеюсь, ты захватила купальный костюм?

В животе у нее все обрывается.

– У меня нет купального костюма, тетя Мэри. Мама… Я с удовольствием посмотрю, как вы купаетесь. Или, хотите, присмотрю за Фредди?

Тетя Мэри похлопывает Алли по коленке – по коленке, обтянутой коричневым ситцем, который заношен и застиран до глянцевитого, как бочок сливы, блеска. Дженни перешила для нее старое мамино платье.

– Девочка моя, для этого у меня есть нянька. Купание пойдет тебе на пользу. Можем подхватить пояском какой-нибудь мой купальный костюм, но расшивать не будем, чтобы длина осталась приличной. И посмотрим, что удастся раздобыть в местных лавках.

Осколок моря вспыхивает посеребренным зеркальцем между серых каменных зданий.

– Но я думала, вам нужна моя помощь. С детьми.

Тетя Мэри выглядывает в окошко, протягивает руку, чтобы погладить Алли по голове. Алли вздрагивает.

– Девочка моя, какая ты нервная. Мне нужно было твое общество. Вы с Мэй так давно у нас не гостили. И ты так упорно трудилась, что я подумала, морской воздух подкрепит твои силы.

Алли краснеет.

– Это Мэй вам написала. Попросила меня пригласить. Из милости.

– Девочка моя дорогая. Из любви. Из-за того, что ты мне не чужая. И, может быть, еще потому, что моя сестра так похожа на твою бабушку, что я вполне могу себе представить, каково это – расти под ее надзором. Я, как ты знаешь, рано вышла замуж, не получив благословения твоей бабушки. Я знаю, что Элизабет считает, будто я погрязла в праздности. Я подумала, что толика моей праздности может тебя порадовать, помочь подготовиться к будущей работе. Я так тобой восхищаюсь, всеми твоими достижениями и твоими целями. И мне не хочется, чтобы ты понапрасну себя в чем-нибудь ограничивала.

Слезы жгут глаза Алли. От слов тети Мэри ей кажется, будто с нее снимают кожу, словно бы само ее нутро выставлено напоказ.

– Мама – сильная женщина, тетя Мэри. Она себя не жалеет.

– И такой же была твоя бабушка. А люди, которые не жалеют себя, редко жалеют других. Позволь тебя немного побаловать, племянница. Дать небольшое послабление туго натянутым нервам.

Слезы проливаются наружу.

– Не надо, тетя Мэри. Пожалуйста. Мама говорит, что работа – лучшее лекарство для моих нервов. – У нее вырывается всхлип. – Мне опасно себя баловать.

Джордж, который, сидя на коленях у няньки, высматривал осликов, оборачивается:

– Кузина Алли плачет!

– Даже взрослым иногда бывает грустно, малыш Джорджи. Кузине Алли нужен отдых, и она как следует отдохнет.

Алли думает о лежащих у нее в сумке учебниках по химии и анатомии. Тетя Мэри не сможет помешать ее занятиям.

* * *

За окнами крики. Смятение. Страх. Комната омыта белым светом. Она отбрасывает одеяло, подходит к окну. Солнце встает из-за крыш, поверхность моря искрится, будто по ней барабанят капельки света. И перед престолом – море стеклянное, подобное кристаллу [25]. «Стеклянное море» в Откровениях ей всегда представлялось ясным – этакая прозрачная глубь, но пророк Иоанн, думает она, видел вот это – вечно текущую, исполненную света сущность, которая движется как влага и отражает солнце как твердь. Стекло – это всего лишь расплавленный песок, очередное пресуществление. Она высовывается из окна: кричит птенец чайки, сидящий на водосточном желобе под ее окном, исступленно чего-то требует. Еды, материнской ласки? Она прячется обратно, боясь, что если он ее заметит, то свалится с трубы, но все же вглядывается в небо, не видно ли матери птенца. Она уверена, что между птицами есть какой-то договор, какая-то родительская очередность, чтобы детенышам не казалось, будто их бросили. Хотя, наверное, этот договор заключается в том, чтобы отгонять хищников, а не в том, чтобы утешать отдельных птенцов. Птенец же безутешен. Ну хватит этих сентиментальных глупостей, думает она. Она смотрит на лежащие у кровати книги. Нет. Она выйдет, прогуляется.