Вот что обнаруживает мама: беспорядок у Мэй в нижних ящиках комода, липкое пятно на полке в кладовой от прохудившегося мешка сахара, кусок сыра, засохший оттого, что его небрежно завернули, ржавчину на ручках столовых ножей, которые перед мытьем слишком долго замачивали. Хуже всего: Алли истратила все деньги и не пополнила кладовую. Сначала мама беседует с Мэй о комоде, и у Мэй на все находится ответ: они с Алли содержали дом в порядке, не потратили на еду больше, чем им было отпущено, и еще успевали делать все уроки. Если маме не нравится вид ее ящиков, мама может туда не заглядывать. Мама Шарлотты очень удивилась, узнав, что папа с мамой сочли возможным оставить их одних, и даже предложила ей пожить у них до возвращения родителей, чтобы за ней был надлежащий уход. Мама велит Мэй не дерзить и немедленно прибраться в комоде, Мэй убегает наверх. Не для того, чтобы прибираться в комоде, подозревает Алли, это, скорее всего, придется делать ей; даже когда мамин гнев направлен не на нее, ее подташнивает от самого выплеска этой ярости. Алли улавливает мамину злость как флюгер – то сильнее, то слабее, но от нее никуда не деться, все вращается вокруг нее. А вот у Мэй все, кажется, совсем не так.

– Алли, – говорит мама. – Иди сюда, садись.

Она складывает заштопанное белье в корзину, садится, куда велит ей мама, на табурет рядом с маминым стулом, – мама любит, чтобы они сидели там, когда она их отчитывает. Ей больше даже не нужно ничего говорить Алли. Едва усевшись туда, она уже хочет умереть. Она снова огорчила маму. Мотовством, расхлябанностью, леностью. Она плохо старается, и это скажется на ее будущем. Пусть теперь идет отмывать ножи и полки. Папа, сообщает мама, кажется, привез ей из Парижа какую-то побрякушку; надевая ее, Алли должна всякий раз вспоминать о своих недостатках и стараться исправиться.

* * *

Алли нет смысла ходить в школу после экзаменов. Мисс Джонсон говорит, что ей нужно отдохнуть, что каникулы – тоже часть студенческой жизни. Доктор Генри говорит о нервном истощении и вслед за мамой повторяет, что Алли необходим настоящий, регулярный труд, а не умственная деятельность, ведь праздность только подпитывает нервные заболевания. Обри хочет, чтобы она позировала ему вместе с Мэй, в последний раз, просит он, перед тем как она вырастет и заделается синим чулком, начнет резать людей и вправлять кости, и у нее не будет времени на всякие глупости вроде позирования, но папа тоже хочет, чтобы она ему позировала. Мэй предлагает папе и Обри рисовать одну и ту же сцену с разных углов, но эта идея не нравится ни тому ни другому. А потом миссис Льюис, жена профессора, как-то заходит к ним на чай, когда мама в приюте, и предлагает отправить – нет, даже настаивает на том, чтобы куда-нибудь отправить Алли. К морю, говорит она. Сама она, к сожалению, не сможет ее сопровождать, иначе им придется взять с собой хотя бы несколько ее детей, а весь смысл поездки как раз в том, чтобы Алли отдохнула, но она знает превосходный пансион в Моркаме, и если мама отыщет ей надежного сопровождающего?.. Мама, объясняет Алли, ничего подобного делать не станет, и в любом случае Алли предстоит одной жить в Эдинбурге и в одиночку овладевать профессией, поэтому ей стоит приучаться к независимости. И она, конечно, благодарна за предложение, но вряд ли мама допустит, чтобы она отлынивала от своих обязанностей – обязанностей, которыми она и так несколько пренебрегла, готовясь к экзамену, – ради собственного удовольствия. Глядя в окно на невероятную зелень английской лужайки на пороге лета, миссис Льюис отвечает, что Алли в скором времени так или иначе придется совершить много чего недопустимого. Так что ей, наверное, стоит еще и приучаться к неодобрению окружающих, к независимости не только телесной, но и духовной. Но если Алли не хочется в Моркам, тогда и говорить не о чем.

А потом тетя Мэри, с которой уже давно переписывается Мэй, вкладывает в конверт письмо для мамы. Ее детям, переболевшим корью, был прописан морской воздух, но Джеймс не может их сопровождать, потому что не может отлучиться с работы (Джеймс – торговец искусством, так что это маловероятно). К сожалению, их поездку вряд ли можно будет назвать увеселительной, потому что за младенцем по-прежнему нужен постоянный уход, но если Алли – и, разумеется, Мэй, если ее отпустят из школы, – сможет провести две недели с ними в Бродстерсе, она будет очень признательна. Она знает, что Алли еще не доросла до того, чтобы возражать, когда ее просят о такой услуге!

Мэй подгадала все так, чтобы передать письмо за воскресным чаем, при папе, хотя Алли знает, что Мэй получила его еще в четверг. Когда мама с папой принимаются спорить, Алли глядит на лицо Мэй: та похожа на игрока, который, глянув в свои карты, сразу понимает, что выиграет. Пока мама отвлеклась, Мэй торопливо намазывает варенье на кусок хлеба с маслом. Девочке нужно подышать воздухом, говорит папа. Видно же, что она бледная и усталая и совсем не готова к очередным занятиям. Если осенью она уедет – и, кстати, он по-прежнему не в восторге от этой затеи, – то сейчас ей нужно устроить себе каникулы и отдохнуть. И возможно, ей нужно даже больше отдыха, чем предлагает Мэри, непонятно, как можно поправить расстроенные нервы, работая бесплатной нянькой? Чепуха, говорит мама, это все лень и капризы. Доктор Генри… Папе нет дела до доктора Генри. Если маме на все нужен совет врача, он с радостью обратится к другому специалисту. К тому же профессору Льюису, который в свое время учил доктора Генри.

Алли мнет скатерть.

– Папа, прошу тебя. Я могу остаться дома. У меня здесь много дел. Правда. Как хочет мама.

Мэй качает головой:

– Папа, Аль на что угодно согласится, лишь бы никого не сердить.

У Алли не осталось сил даже на то, чтобы захотеть куда-то поехать, верный признак того, что здесь ее совсем уморили, прибавляет папа. Это признак здравого смысла, отвечает мама. Она знает, что праздность не пойдет ей на пользу, а в приюте и в больнице дел невпроворот. Папа встает, уходит в студию: несчастному ребенку ни единого вечера не позволяли провести в праздности. Ерунда, говорит мама, Обри вечно их балует, то сладости, то дурацкие прогулки, не говоря уже о том, что ты возил их в горы.

У Алли в желудке вскипает желчь, ногти вонзаются в ладони.

– Папа… пожалуйста.

Мэй ставит чашку на стол.

– Я тоже хочу перемен, – говорит она. – Я буду ходить к мисс Джонсон только до лета, а потом запишусь в повивальную школу.

* * *

Джорджи кладет руку на обтянутое зеленым шелком колено тети Мэри. Сады и круглые амбары – тетя Мэри говорит, что это хмелесушильни, – подрагивают за окном на фоне голубого неба. Юг Англии – совсем другая страна.

– Мама, ну когда же ты откроешь корзинку? Так есть хочется!

Тетя Мэри и нянька – пока что безымянная – обмениваются улыбками. Не прошло еще и двух часов с тех пор, как они отъехали от Чаринг-Кросса, а Джорджи уже съел два куска хлеба с маслом, яблоко и пирожное с кремом.

Тетя Мэри сдвигает кружевную манжетку и взглядывает на золотые часики.

– Для порядка нам бы подождать еще полчаса. Алли, ты есть хочешь?