— Так ты не знала?! — недоверчиво протянул Павел иповторил, повернувшись к старику: — Так она не знала?! Ну, Свояк, ты даешь!Силен!

В этих словах отчетливо слышалось уважение побежденного кдостойному, сильному победителю.

А Катя почувствовала себя обманутой, оскорбленной,униженной, словно облитой грязью.

Ее использовали, использовали втемную, использовали какприманку, как неодушевленный предмет… использовали подло, цинично, и кто —человек, которому она верила, человек, которого она считала одним из самыхблизких… И самое ужасное: этот человек — ее родной отец!

— Как ты мог? — бросила она, окинув старика полнымненависти и презрения взглядом. — Как ты мог так со мной поступить?!

— Не сердись, Котенок! — проговорил дядя Вася,шагнув к ней и попытавшись обнять за плечи. — Я был вынужден… ты жепонимаешь — это страшный мир, вокруг только акулы и пираньи… стоит зазеваться,показать слабость — живьем сожрут! Ты не представляешь себе, как трудно сейчасприходится старому человеку! У новых людей, у поколения, которое приходит намна смену, нет никакого уважения к возрасту, к опыту…

— Я тебя еще и пожалеть должна? — выдохнула Катя,оттолкнув старика. — Убери свои руки! Какой спектакль передо мнойразыграл! Инвалидное кресло… старый, больной человек… если уж тебе так нужнабыла моя помощь — сказал бы честно… я бы поняла…

— Ты не смогла бы проделать все так хорошо, —проговорил старик скучным голосом учителя, объясняющего троечнику решениезадачи. — Ведь ты не актриса…

— Зато ты — отличный актер! — бросила Катя,отстраняясь. — Тебе дали бы «Оскара» за лучшую муж—скую роль… второгоплана!

С этими словами она швырнула изумрудную брошь на пол,наступила на нее и бросилась к открытой двери.

— Ну что ты, Котенок! — крикнул вслед ейстарик. — Не надо так со мной! Если бы ты знала, как мы связаны, ты бы такне говорила!

— Я знаю! — крикнула Катя, прежде чем выскочить вкоридор.

Лицо старика исказила короткая судорога. Он выдохнул воздухсквозь сжатые зубы, издав змеиное шипение, и вскинул пистолет.

Сначала он навел его на Павла, но взял себя в руки, перевелствол на разбитый аквариум и выстрелил в осьминога.

Огромный моллюск дернулся и застыл. Его щупальца какое-товремя судорожно извивались, но вскоре замерли, неподвижно вытянувшись по днуопустевшего аквариума.

Катя, глотая слезы, бежала по коридору.

Все ближе и ближе раздавались звуки бессонного человеческогоприбоя, звуки ночного клуба. Коридор то и дело поворачивал, как лисья нора.Катя очередной раз повернула, и перед ней оказалась закрытая дверь. Она дернулаза дверную ручку — и на нее разом обрушился гул сотен голосов, грохот музыки.

Катя вышла из служебного помещения и оказалась в самомклубе. Об этом говорила кричащая, ядовито-кислотная отделка стен иослепительная подсветка.

Прямо возле нее оказалась дверь женского туалета.

Катя вошла туда, чтобы привести себя в порядок.

Перед зеркалом стояла рыжая девица в коротком золотистомплатье и босоножках на немыслимой платформе. Девица занималась делом: онарассыпала на стеклянной подзеркальной полочке дорожку белого порошка и свернулав трубочку пятисотрублевую купюру.

Увидев входящую Катю, она недовольно поморщилась ипроговорила:

— Ну нигде покоя нет! Слушай, подруга, не мешай мне, а?

— Никто тебе и не мешает, — огрызнулась Катя. Онаподошла к зеркалу и оглядела себя.

Дорожки слез на щеках, растрепанные волосы, измятая одежда…

Рыжая девица тоже разглядела ее и присвистнула:

— Ну, подруга, у тебя и видок! Ты откуда такая — изколхоза «Заветы Ильича»? Как тебя фейс-контроль пропустил?

— Слушай, подруга, не мешай мне, а? — вернула Катярыжей ее собственные слова.

— Да мне-то что… — Рыжая шумно втянула порошок, ипо ее лицу разлилось райское блаженство. — Конец света! Ладно, подруга, необижайся, я ничего не имею против работников сельского хозяйства…

Она тщательно собрала последние крошки белого порошка,окинула себя в зеркале удовлетворенным взглядом и удалилась, привычно покачиваябедрами.

Катя кое-как привела себя в порядок, пригладила волосы,поправила одежду. Все равно ее внешний вид оставлял желать лучшего, в ночномклубе она выглядела бы настоящей белой вороной.

Впрочем, она и не собиралась задерживаться в клубе, хотелатолько пройти через него на улицу.

Последний раз оглядев свое отражение, Катя вдруг заметилавыглядывающую из-за дверцы кабинки туфельку.

«Это меня совершенно не касается, — подумалаона. — Ну, отрубилась какая-то шлюшка с передоза, а я-то при чем?Отлежится и придет в себя. У меня хватает собственных проблем!»

Однако против собственного желания она подошла к кабинке ипотянула дверцу на себя.

В кабинке лежала мертвая женщина.

Типичная тусовщица, одна из постоянных посетительницсветских раутов, вечеринок и клубных проектов, одна из тех ухоженных созданий,одетых в баснословно дорогую униформу от Prada или Versace, одна из тех женщин,которые проводят гораздо больше времени под искусственным светом клубныхпрожекторов, чем под светом солнца, но выглядят свежими и загорелыми благодарясолярию и тональному крему.

Проблема была в том, что Катя знала эту женщину.

Прекрасно знала.

Еще не прошло суток с тех пор, когда они разговаривали потелефону.

Это была Лида Дроздова.

Та самая Лида Дроздова, которая позвонила Кате прошлым утроми попросила встретиться, потому что хотела обсудить какие-то свои проблемы.

Теперь у нее больше не было проблем.

Лида лежала на кафельном полу, свернувшись калачиком, какребенок, который устал резвиться на новогоднем празднике и задремал в углу, нагруде шуб и пальто. Только лицо у нее выглядело ужасно — распухшее, посиневшеелицо, какое бывает у задушенного человека.

Катю заколотило.

Все ее тело сотрясалось от мучительных, выворачивающихвнутренности конвульсий. Она едва успела наклониться, как ее вырвало чем-тоедким и желтым, после чего тошнота не прошла, зато в голове немногопрояснилось, ушла противная дрожь.

Да что же это такое?

Что происходит вокруг нее?

Кажется, весь мир на нее ополчился, и каждый, кто имеет кней хоть какое-то отношение, рано или поздно погибает, погибает страшной смертью…

Вот и Лида — глупая, поверхностная, недалекая, но такаябезобидная… кому она могла помешать?