С порога ворожея затрубила, что если бы не она, то ничего бы и не было.

– Мадам, – подбежал Франкенштейн, поглаживая свитер на большом животе.

– Я могу обрушить на вашу галерею водопад счастья, – предупредила ворожея. – Вам будут прислуживать звезды, и Зодиак обратит на вас пристальное внимание. Я все изменю. Рыбы станут для вас Близнецами, а Близнецы станут Раком. Но если вы мною пренебрежете, то я вашу галерею прокляну.

Она подбоченилась, смерила Льва Анатольевича придирчивым взглядом.

– Я советую вам повторить приворот. Я маг, но только второй ступени…

– Вы что же, кого угодно можете к нему приворожить? – уважительно осведомился Черниллко.

– О да, это пустяки. Могу вас, его… – Она указала на Франкенштейна.

– Мадам, – быстро сказал Франкенштейн, – воздержитесь. Я обещаю вам столько эфирного времени, что вы заколдуете всех телезрителей.

Та надменно кивнула:

– Могу. Вы сами видите, что я творю чудеса. Вы обязаны мне решительно всем. Без меня у вас ничего не вышло бы.

Натурщица, до этого обнимавшая Титова за короткую шею, встала рассерженная:

– Много на себя берете! Как будто я пустое место.

– Свято место пусто не бывает, – в галерею проник доктор, держа в руке старомодный чемоданчик. – Я читал газеты, смотрел телевизор. Похоже, вам снова нужна моя помощь.

Папарацци, присланные газетным магнатом и круглосуточно дежурившие в галерее, образовали кольцо. Внутри кольца очутились все звезды, четыре штуки, они образовали созвездие квадрата, и Франкенштейн с Черниллко независимо друг от друга подумали, что теперь Малевичу точно крышка.

Ворожея пошарила в кармане шубы, и во лбу засияло нечто вроде алмаза. Она развела руки и пустила горбатый мостик из зловещих игральных карт.

– Ваша звезда никогда не закатится, – пообещала она неизвестно кому, поворачиваясь то так, то этак. Сверкали вспышки, дыбились лесом эрегированные микрофоны с вытатуированными логотипами телеканалов. Лев Анатольевич обрел уверенность в себе: дозировал интервью, осмеливался давать спортивные и политические прогнозы. У него появились двойники, благо эпидемиологическая ситуация в государстве была не из лучших и за первичными аффектами не нужно было ходить далеко. Рок-группа «Титов» собирала стадионы; пищевики наладили выпуск одноименных леденцов, пряников и эскимо.

Франкенштейн перешел с чебуреков на устрицы, от которых его тошнило, но он ел, поддерживая общественный интерес.

Черниллко порхал серым менеджером-кардиналом; он не искал славы и почестей, ему было просто приятно. В его голове зарождались планы новых выставок, где можно будет представить и другие неприятные медицинские ситуации.

С приходом ворожеи Лев Анатольевич сделался постоянным фигурантом не только светской, но также эзотерической хроники. Он попал на страницы изданий, далеких от мира искусства, и насладился обществом колдунов, гипербореев, космических зеленых людей и мелкой невидимой нечисти, гремящей кастрюлями в порабощенных кухнях. Очень скоро им заинтересовалась серьезная пресса. Конечно, ничто не может быть серьезнее гипербореев, но солидные издания с экономическим и политическим уклоном почему-то обходят эту публику вниманием, предпочитая интересоваться курсом валют. Однако место, которое завоевали Титов и его окружение в сознании читающей публики, то бишь электората, побудили о нем написать.

Льва Анатольевича осыпали градом ругательств. Франкенштейну, понятно, досталось куда больше. Галерею назвали клоакой, хозяина – копрофагом; в калоедении Франкенштейна предполагали мистическую основу, сюда же кстати присобачивая ворожею; всех участников обвиняли в распутинщине, хотя они еще не особенно влияли на правящие круги, и заинтересованные люди еще только начинали присматриваться к Титову как к возможному депутату.

Моментально нашлись люди, которые поняли все это как травлю и организовали пикеты в защиту Титова. Они выставили лозунг «Руки прочь!», не слушая оппонентов, которые возражали на это, что никто и не собирается трогать Льва Анатольевича руками. Пикетчики разбушевались и принародно сожгли атлас кожных болезней.

Все это привело к тому, что в галерее появилась жена Титова.

– Любушка! – растрогался тот.

Супруга Льва Анатольевича была женщиной оборотистой. Она без предисловий взяла Франкенштейна за жабры так, что тот выпучился и временно потерял дар дыхания.

Первым делом она сунула ему под нос паспорт.

– Мы состоим в законном союзе, – сказала она заносчиво. – И если бы не я, вы все сосали бы лапу…

Натурщица мечтательно закатила глаза, а Черниллко ядовито осведомился:

– Но разве не вы его выгнали, сударыня? Не вы ли отправили на свалку дорогостоящий экспонат?

– Конечно, я, – отозвалась жена Титова. – И вот что получилось. А если бы он сидел дома?

– Вы, вы, – поспешно закивал Франкенштейн. – Все вы. Сплошная заслуга. Без вас не вышло бы никакого аффекта.

– Совершенно верно, – подала голос ворожея, и жена Титова метнула в чародейку зрительную молнию, как будто хотела понаделать из нее одноименных конфет.

– Да, – согласился Черниллко. – Он не мог не уйти. На поиски аффекта. Любой побежит.

– Я требую сменить название, – заявила жена Титова. – Почему это – «Без семьи»? Это мой муж. Переделайте! Пусть будет «В семье», или просто «Семья».

– Юридически это правильно, – осторожно ввернул доктор. – И фактически – тоже.

– Но это бренд! – всплеснул руками Франкенштейн. – Торговая марка!

– Будет две, – задумчиво возразил скульптор. – «Семья» – это концептуально. Все не так безнадежно. Новый поворот темы. Искусство – живое… Произведение искусства, отпущенное на волю, обретает самостоятельность. Оно начинает жить своей жизнью без оглядки на творца, пример чего мы и наблюдаем…

– Вот это правильно, – подхватила жена Титова. – У нас своя жизнь, и я не пущу до корыта всяких таких. Только и норовят погреться возле корыта.

– Это я всякая такая? – оскорбленно вскинулась ворожея. Натурщица выгнула грудь тракторными колесами, а доктор поджал губы. – Вы хоть знаете, чего мне стоит держать звезды в узде? Все для него – и бабы две штуки, да семья, да денюжки, да мировая известность – и после этого я такая всякая?

– Про динамику забыли, – мрачно напомнил доктор.

– Если по справедливости, то выставлять вообще нужно меня одну, – заметила натурщица. – Это мой аффект, и я без семьи. Вы нарушили мои авторские права и правду жизни…

– Вы передвижница, – раздраженно бросил в ее сторону Франкенштейн. – А я новатор.

Догадываясь, что назревает ссора, Черниллко решил взять управление на себя.

– Все мы вчера передвижники, а сегодня новаторы, – изрек он философски. – А завтра – наоборот. Не нужно раздоров, мы все поместимся. Помните сказку про дождик и гриб? Вроде бы тесно, а влезли все! Гриб-то вырос!