– Однажды, когда встретил её, натворил делов таких… э-эх, даже вспоминать тошно, – признался Пересеченский, – только вот жизнь оказалась благосклонной и появилась Алена, но и после неё сам знаешь…– бросил мельком взгляд, не уверенный, что Загорский простил ему проступок, когда воевода прикрывал лекарку против князя.

Святослав усмехнулся, а после, тяжело вздохнув, добавил:

– А в моей жизни больше не будет никого…

Под мирным таким небом разливалась песня, что выводил солдат, ударяя по гуслям, о красивых голубых глазах любимой, что в плену у злодея в тереме сидит, а перед глазами князя Загорского стояли смешливые карие глаза, белая кожа да гибкий стан Осинки, и тогда надежда вспыхивала, но как только вспоминал о Софье и сыне, что оставил в Загорье, понимал: потерял любимую навсегда. Обратной дороги нет у него…

– Подойди. – Великий хан лежал на подушках. Обманчивый тигр, подумалось Осинке на мгновение. Сделала шаг. Тело закрывал только тонкой ткани халат, не скрывавший, а скорее раздражавший зверский аппетит мужчины. Но ближе Осинка не подходила.

Неповиновение даже в такой малости заставило выстрелить рукой, потянуть на себя, уронить на себя и с жадностью впиться в губы непокорной женщины. Осинка снова была готова противостоять.

– Моя! – прошептал он в губы. – Ты только моя! – Руки скользнули под халат, разбрасывая его полы. Взору хана предстали белые и стройные ноги. Бикбей огладил их. И чтобы не продолжать более смотреть на великого, Осинка поднырнула под руку, расположившись на животе. Великий зарычал и сдёрнул непрочную тряпицу, что опала на несколько кусочков. Прижался к спине и хрипло прошептал:

– Скажи это!

Осинка подалась чуть назад, отвлекая от глупых разговоров, но хан не был простым мужчиной, развернул лицом к себе и приказал, упираясь взглядом:

– Скажи, что моя!

– Нельзя поймать ветер. – Осинка улыбнулась и попыталась вернуться на живот, хан не позволил, рыкнул и поцеловал девушку, подмял под себя.

– Ты видишь, – на лице заиграла жёсткая улыбка, – я целую тебя. – Бикбей снова склонился к губам, прикусывая, сделал резкий толчок. – Ты моя! Скажи это мне!

Осинка сбилась в дыхании, но продолжала упорствовать:

– Нельзя покорить всю землю, хан… – вскрикнула, когда хан схватил за горло. Задушил бы, но не мог. Наклонился к губам, поцеловал жадно. Правду говорят, невозможно напиться водой. Невозможно насытиться, потому что для человека возвращается и жажда, и голод, а голод великого хана к этой северянке утолить никто не мог, хоть и брал он других наложниц помимо неё.

– Я покорю! Уже покорил! Ты моя!

Осинка всхлипывала, а когда не хватало сил, кричала, потому как хану иногда нравилось делать больно, и умел великий от боли получить невероятное наслаждение. И только когда наконец шатёр погрузился в тишину, из-за полога донеслось:

– Великий хан…

Бикбей рывком поднялся с лежака, рядом нож, и в миг, накинув халат, он готов.

– Входи…

Осинка в то же время торопливо завернулась в шкуру, ведь хан разрывал её одежду так, что приходилось иногда возвращаться к себе в мужских одеждах.

Хан к вошедшему не повернулся, наслаждался растрёпанными волосами любовницы, тем, как она старательно восстанавливала дыхание и прятала от него глаза. Бикбей понял: именно в такие минуты можно разгадать, о чем действительно думает Осинка. Хан пожирал северянку глазами, хотелось снова целовать эти припухшие губы, срывать с них стон.

– Говори…

– Великий, все готово к приезду русичей. Обозы в нескольких днях пути. Мы уже сопровождаем их…

Прислужник не уходил.

– Что-то ещё?

– Да, великий. – Слуга держал свой взгляд в пол, но мужское взяло вверх, и он мельком взглянул на ложе хана. – Приехала ваша мать…

Хан выругался.

У великого лицо делилось напополам. Одна половина улыбалась, была щедрой да справедливой. Вторая половина – темной, потусторонней. Та сторона характера была алчной, лживой, противоречивой. И никто из подчинённых хана не знал, когда именно какая часть великого к нему была обращена, так как само выражение лица хана практически никогда не менялось. Бикбей мог убивать с улыбкой на лице и страстно целоваться с тоской в глазах. Сейчас же на лице мужчины было столько эмоций, что Осинка и сама напугалась. Напугалась того, что заметил хан, как вздрогнула она, когда услышала про русичей. Но оказалось, хан расстроен приездом матери больше.

– Сын мой! – Пожилая женщина, вся в серебряных да золотых украшениях, что звенели с каждым движением, вступила в шатёр к великому, не дожидаясь позволения, посчитав, что достаточно известить – и сын тут же будет рад приветствовать мать.

– Вон, – тихо сказал прислужнику хан и улыбнулся, разводя руки в стороны. – Приветствую тебя, мать великого хана Орды, потомка Чингиса!

Седые волосы, дорогие одежды, внимательные, как у хана глаза. Женщина была рада видеть сына, но улыбки себе не позволила. Подошла к сыну ближе, чуть склонилась.

– С приездом, Жаргал-хан, наимудрейшая среди женщин!

– А это кто? – Старуха презрительно взглянула на северянку. Осинка к этому времени надела другой халат хана и склонила голову.

Хан не соизволил ответить, лишь махнул рукой, отправляя Осинку в отдельную часть шатра. Жаргал молча проводила девушку взглядом и в то же мгновение смертельно возненавидела. Вспомнила, с каким удовольствием её муж, отец великого хана, брал себе северянок на ложе, как были те красивы. Именно из-за такой вот чужачки Жаргал навсегда потеряла мужа. А теперь дожила – и родной сын, что должен продлить род великого Чингисхана, спутался с северянкой!

– Так что с ханом Уругом, сын мой? – Жаргал силой воли заставила повернуться к сыну, что уже приглашал к огню да наливал кумыса.

Обоз великого князя Московского Святослав заметил издалека. Они, как и договорено, приехали раньше и встали лагерем, ожидая остальных князей.

Разведчики оповестили стражу, и их впустили на хорошо охраняемую русичами территорию. Останавливаясь справа от лагеря князя Игоря, Святослав подъехал к богато украшенному шатру. Красные птицы, вышитые по низу, красный вход. Московский князь жил на широкую ногу.

Святослав улыбнулся другу, что вышел его встречать, широко открывая объятия. Побратались, поминая шуточки, только им известные, оттого и тёплые. И замер, по новому оглядывая окрестности да радостное лицо Игоря. По ногам прошёл холод, и вроде темнее стало, или показалось, и это потемнело в глазах, потому как то, что представало пред очами Святослава, нутро желало забыть, вычеркнуть. Загорский тяжело выдохнул, наблюдая, что за охраной князя Игоря вышагивает его Ладимир. В простых одёжах ратника служивого. И понял он тогда, почему Чубанский рискнул ослушаться приказа, и понял князь, что, не сделай этого, то словам бы не поверил. Слишком предан Святослав Московскому князю, разорвал бы, скажи ему, что на Ладимира напал светлый князь Игорь.