Но каждому терпению приходит конец: и от нежелания княжны исполнять супружеский долг, и от вечного презрения, и от того, что все приходилось с женой делать через силу да по принуждению. Каждым словом, каждым жестом она обвиняла. Ладимир устал. Он смотрел женщину, что вопросительно изогнула бровь.

– Мне надобно отлучиться. – А сам понимал: ей все равно, даже, наоборот, хорошо станет, если князь уберётся из её дома. В подтверждение его догадки Ольга ответила:

– Хорошо.

– И все?

К первой поднятой брови присоседилась вторая, тонкая и сухая, как вся княгиня.

– Даже не спросишь куда? Надолго ли?

– Мне нехорошо. – Ольга встала из-за стола и направилась к выходу из светлицы.

– Я тебя не отпускал! – Ладимир сам от себя не ожидал того рыка, что против воли вырвался наружу.

Ольга замерла в дверях. Князь разжал кулаки, непроизвольно сжавшиеся от напряжения. «Медведь» вдохнул и выдохнул, потом насколько возможно спокойно произнес:

– Мы оба в этом, неужели ты не можешь… Не можешь быть…Нежнее?

– Я могу идти?

До оглушённого своим неуместным признанием Ладимира не сразу зашёл смысл вопроса супруги. Усмехнулся, скорее, себе.

– Иди.

Ольга в ярости ходила по покоям. Как смеет этот кузнец её разуму учить? Как смеет вообще что-то ей говорить? Взяла маленькую пудреницу, замахнулась да бросила на пол и тут же пожалела, потому как это был подарок отца. Упала на пол над разбитой коробочкой да белым порошком, безвозвратно рассыпанным по половицам. Всхлипнула и тут же испуганно вскочила. Не сразу поняла, что на пороге стоял муж. Наблюдал за метанием по горнице. Замерла от осознания того, что её застали врасплох. Отвернулась от Ладимира, вцепившись в дубовый стол.

– А ты, оказывается, не такая бесчувственная, жёнушка… – усмехнулся «медведь», тихо подкрадываясь сзади да шевеля дыханием разобранные ко сну локоны княгини. Лёгкая сорочка очерчивала тонкие формы, и Ладимиру этот вид был по нраву, хоть и понимал он, что не любит его жена.

Князь провёл руками по бёдрам. Княгиня дёрнулась в сторону, но он не дал уйти, положил руки на живот Ольги.

– Ты сама подумай, мы с тобой вместе, – Чубанский снова погладил живот, – или ребёнка ты тоже ненавидишь?

Ольга зло развернулась, но смолчала, яростно разглядывая князя.

– А теперь представь, что родила, положим, ты сына, – он опустился на одно колено, задирая край ночной рубашки. Ольга резко выдохнула, потому как что-то стало в ней самой меняться да менять безвозвратно, заставляя желать с нетерпением того, что проделывал с ней навязанный муж. – А дальше что? Ну, положим, помру я. Так скажи, сколько желающих ворвётся, чтобы тебя сделать невольницей нового князя? А после рождения ещё одного ребёнка тебя же саму в монастырь? Думаешь, князь Московский позволит тебе свободной стать при моем сыне? Али Загорский под боком врага нового заиметь?

Ладимир тем временем закинул ногу княгини на себя.

– Запомни, Ольга, ты моя, а я твой. – Он продолжал ласкать жену, заставляя ту вскрикивать. – Я хороший муж, Ольга. Попробуй и ты стать хорошей женой, и только от тебя будет зависеть, в каком огне нам гореть: ненависти или страсти.

Ольга хотела что-то возразить, отбросить руки прочь, не смогла, а может, не захотела, лишь старательно делая вид, что ей все равно. Не смогла совладать. Муж целовал ее в срамное место, да так, что напрочь унесло все здравые мысли. Вскликивала она, когда муж брал ее то губами, то руками, то собой, брал неустанно, шептал ласковые слова. И первый в жизни пик радости вскричала княгиня, срывая голос, имя Ладимира.

Утро, нахмурившись, не хотело выпускать Ладимира из места, которое теперь вынужден был называть домом. Недовольно лаяли собаки, нежелающие вытаскивать носа из псарни, недовольно фыркали кони, казалось, даже петухи не кукарекали. Странный день, на мгновение подумалось Ладимиру. Странным показалось и то, что впервые его вышла провожать Ольга. Нет, княгиня слова не вымолвила, просто стояла и смотрела, как он с отрядом выезжает за ворота. На мгновение князю показалось, что ненависти в этом взгляде больше нет, скорее… сожаление? Он ещё раз оглянулся, но жены больше не было на крыльце, а ворота закрывались на засов. Пока он отсутствует в городе, то и входа другим не будет, от беды подальше.

Ладимир глянул на свой город. Окружающую серость не разгоняли даже полыхавшие цветом флаги на вышках.

– Холодрыга какая сегодня, – пожаловался старшина его отряда. – Знал бы, зипун бы надел.

Ладимир гоготнул.

– Да, Клим, жаль только, что зипун от стрел не убережёт. Только вот от стрелы легче помереть, чем от холода.

– И то верно, – согласился солдат, поглаживая доспехи. – Железо-то оно надёжнее, особливо, когда собираешься дань платить.

– Противно все это, – вслух заметил князь то, что не хотел озвучивать.

– А то, – согласился с ним Клим. – Деды наши платили, теперича вот и мы сподобились татарам возить добро наше да просить на княжество посадить! – Солдат нахохлился да разошёлся привычной бравадой: – Когда-нибудь, обязательно когда-нибудь мы дадим отпор! Вот соберёмся едино и как дадим! – Тут мужик потряс кулаком в воздухе.

Ладимир улыбнулся тому, что вера – это то, что в людях, даже в нем самом, не умирает. Чубанский получил накануне письмо от Святослава, в котором тот довольно подробно дал пояснения, что необходимо собрать к походу в Орду, что совершали все князья без исключения. Не утаил Святослав и того, что дорога будет дальней и нелёгкой, да и то, что могут совсем не вернуться.

Подивился он тогда. Раньше, в простой жизни кузнеца, он и подумать не мог, сколько всего делают господа, что заседают в богатых домах. Что им не только заботы личные решать надо, но и то, чтобы заботы личные не повлияли на простой люд. Что этот люд кормить надо да охранять. Содержать армию, считать казну, торговать. Да многого не знал тогда кузнец. Теперь же князю приходилось этому учиться быстрее быстрого.

– Дадим, обязательно дадим, – улыбнулся Ладимир, подгоняя коня. А в мыслях торопился ступить на постоялый двор, чтобы чёрное зарево, что раскинуло свои крылья, как ворона от одного края до другого, не накрыло их по дороге.

Зря надеялся Ладимир, застигла непогода на полпути. Холодные порывы ветра сбивали с ног даже лошадей, холодный ливень хлестал не меньше. Забираясь легко под железные одёжи, не оставил ни одного сухого места.

– Это прям ад! – орал рядом Клим, стараясь перекричать стихию.

– Держись! – только и ответил Ладимир, подъехал к коням, что кое-как тащили повозку с данью. Ежели колымага встанет на дороге, размокшей и разъезжавшейся под ногами, то им не поздоровится. Мало того, что ткани да пушнину размочит, то и непонятно как им вылезти будет из этой заварухи, а если к этому безумию добавить и лихоимцев… И словно накаркал: рядом просвистела и воткнулась стрела.