Да только кто бы его послушал, отошли, конечно, дали пройти, а потом увязались вослед, так как купцов то в Пересеченске много, и всем не терпелось узнать, кого покарают следующим.

Возле очередного двора к Трофиму подлетел запыхавшийся Иван.

– Дрыга-старший пропал! Прирезал ножом соглядатая да бежал! – Бледное лицо, нахмуренные рыжие брови да глаза виновато в пол.

Трофим смачно сплюнул.

– Погоню выслать! Сказано было всех положить! – Трофим уже раздумывал, что ему сказать в оправдание, да сам понимал: его нет. – Э-эх, что же ты? – Воевода досадливо отвернулся от служивого.

– Позвольте, я верну его! – встрепенулся парень. – Живым али мёртвым, но приведу этого ирода! Дайте одному в поход! Пока далече не ушёл.

Воевода Пересеченский разрешил, знал, что приведёт его Курлыга, потому как солдат за будущее своё боролся, а таких не остановить, таким и черт, и бог едино помогают.

– Я, – хрипел Курлыга, захлёбываясь собственной кровью, что, казалось, хлестала со всех ран одновременно, и непонятно было, из какой выталкивало сильное сердце её больше. – Я его… Дрыга, он больше не… Точно мёртв… – Благостная улыбка расплылась по лицу Ивана за секунду до того, как сознание снова покинуло парня.

Дрыга-старший, как оказалось, сбежал не один, а с небольшим отрядом лихих ребят, что стояли вниз по реке от Пересеченска. Тот отряд Иван положил разом. Удивлялись солдаты, которые обнаружили его израненным подле разбитого судёнышка, на котором и сплавляли купцы невольников. И хорошо, сообразил Трофим, когда Иван во время, обозначенное не вернулся, приказал идти солдатам по его следу, хоть к кому времени мало надеялся свидеть слугу живым.

Удивлялись служивые, что молодой боец жив остался, так много ран на нем было. Дотащили кое-как живого до Пересеченска. Новый воевода пытался успокоить Ивана, когда тот в полузабытьё от горячки срывался со стола в давно закончившуюся погоню. Алена, что уже битый час обрабатывала раны мужчине, диву давалась такой упертости. Много крови мужчина потерял, но крепок духом, старается выполнить наказ воеводы.

Парень бредил и в сознание не приходил. Лекарка отчаянно боролась за него, хоть и понимала: вероятия выжить у солдата не много. Алена не сдавалась, даже когда от боли отнялась спина, ноги болели нестерпимо, а рук, казалось, она совершенно не чувствует. Запрещала останавливаться. Боролась. Не час и не два, а долго и мучительно, всю ночь, даже когда раны зашила и оставалось только ждать, сидела возле, держала за руку. Гладила по голове. Успокаивала.

Молодой, красивый, сильный. Алена упрямо верила: такой, как этот, должен жить! Ему и жену, и деток и счастливую жизнь судьбинушка задолжала. Ведь битый битого издалека приметит, а по всему Иванову виду было понятно, что и он натерпелся.

Пропели петухи, и свежий день нарождался на глазах, заливая горизонт в краски, подсвечивая, радуя комнату светлыми всполохами. Иван уснул теперь крепко, только хмурым был, и это тоже показалось лекарке неправильным. Она, влекомая каким-то неожиданным порывом, склонилась к больному и поцеловала в губы. Иван не ответил, только морщинка на лице разгладилась, тогда Алена улыбнулась и сама. Будет жить. Он обязательно будет жить!

– Ну, как он? – позади стоял смурной Трофим.

Алена от неожиданности вздрогнула. Отпрянула от Ивана, поправляя волосы, что от бурной ночи сбились в вороновое гнездо.

Девушка несмело улыбнулась и кивнула, ведь не знала она, увидел ли украденный поцелуй воевода али нет. Поэтому решила сделать вид, словно и не было ничего. Так сделал и Трофим, только выходя из светёлки, прежде чем приступить к обязанностям возводить крепость великую, бросил невесте:

– Хватит откладывать, завтра свадьбу сыграем! – и вышел, громко хлопнув дверью, заставив Алену вздрогнуть во второй раз.

– Ты долго меня мучить будешь, князь Загорский? – Софья впервые за столько времени перешла в наступление. – У меня живот вырос, уже стыдно нос из комнаты высовывать. Защитника у меня теперь нет, батюшка покончил с собой, а я, сиротинушка, одна осталась с твоим ребёнком на всем белом свете.

– Ты бы постыдилась называть себя сиротой при живой-то матери, – поправил ее Святослав. Князь и сам понимал, что надо что-то решать с Софьей. Да и со светлым князем разговор неприятный вышел, что, дескать, раз уж ты избежал женитьбы на княжне Чубанской, то придётся свой грех делами закрывать, то бишь жениться на Софье. И донесли прислужники Святослава, что не без помощи Евдокии сие произошло. И ведь сумела его полюбовница подружиться с женой светлого князя. И с чего это так быстро у них случилось, ему надобно было разобраться, так как Евдокия слыла женщиной недоверчивой и абы кого в круг свой не пущала.

– Значит, так, – вздохнул Святослав, – родишь сына – женюсь и признаю, родишь девку – вырастит при дворе, замуж выдам и тебя, и ее, и заботу окажу всякую…

Софья вспоминала этот унизительный разговор, и живот тут же скручивало от боли. Роды подошли незаметно. Казалось, что она будет ходить брюхатой вечно. Каждый день девушка усиленно молилась, чтобы родить сына. И неясно было, хотела она действительно стать матерью или же ее больше интересовало стать княгиней.

Последнее привлекало больше, ребёнок был средством. Хорошим средством, которое, как писала ей светлая княгиня, в секретной дружеской переписке, необходимо хранить и беречь, как зеницу ока! Но сейчас этот ребёнок убивал Софью, заставляя тело извиваться в невыносимых муках.

– Тужься, говорю, невыносимая девка! – позволила себе хамство повитуха. Знамо дело, принимает княжеского ребятёнка, а ежели что, так с неё шкуру с первой спустят. Святослав дал ей прочно понять: главное – дитя, а Софья в этих родах лишь временная хранительница, что должна произвести на свет здорового и крепкого ребёнка. Но ладно бы рожавшая. Эта же непутёвая всего боялась: и боли, и потуг и дурного глаза. Была в родах нервной, а это могло сильно навредить ребёночку, по опыту повитухи.

– Не могу, – захныкала Софья.

Мокрая роженица лежала в душной комнате, и, казалось, выхода из неё нет.

– Тогда и княгиней тебе не стать! – взревела бабка. – И ты сдохнешь, и ребёнка за собой уволочёшь!

Гнев сильнее боли, он прорвался сквозь замутнённое и измученное сознание и придал телу сил, необходимых, чтобы со звериным криком с силой вытолкнуть из себя младенца.

Светёлку огласил крик ребёнка.

– Кто? – срывая голос, из последних сил прокричала роженица.

Старуха, стирая с ребёнка кровь, беззубо улыбнулась:

– Сын у тебя княгиня, сын!

Женщина откинулась на подушки, забываясь счастливым сном. В это мгновение родился не только маленький князь, но и сама княгиня – Софья Загорская.

Ярема прокашлялся, да так, что почувствовал во рту привкус крови. Выплюнул. Сильный голова, здоровенный мужик лежал на земле, от которой тоже пахло кровью. Прошла весна, и наступило лето, когда Злой решил выступить на ханов, найти след Осинки и остальных северян, что попали в неволю. Месяц мытарств, мелких и больших набегов наконец увенчались успехом. Хан Бакрыт, что выкупил у Пересеченского купца Осинку и его соплеменников, встал слишком близко от мест, где рыскали северяне.