– проблемы, связанные с угрозой ядерной катастрофы, ужасающе скудными ресурсами, беспрецедентной потребностью людей в равенстве, справедливости и экономическом паритете, – политиками используются расхожие карикатуры на Восток, источником идеологического наполнения которых выступает не только полуграмотный технократ, но и сверхграмотный ориенталист. Легендарные арабисты в Госдепартаменте предупреждают о планах арабов захватить мир. Вероломных китайцев, полуголых индийцев и пассивных мусульман описывают как стервятников, терзающих «нашу» щедрость, и проклинают, когда «мы теряем их» из-за коммунизма или их собственных неисправимых восточных инстинктов, тут разница едва ли существенна.

Эти современные ориенталистские установки наводняют прессу и общественное сознание. Например, считается, что арабы ездят на верблюдах, что они террористы, крючконосые, корыстные распутники, чье незаслуженное богатство является оскорблением настоящей цивилизации. Всегда существует предположение, что, хотя западный потребитель принадлежит к численному меньшинству, он имеет право либо владеть, либо расходовать (или и то и другое) большинство мировых ресурсов. Почему? Потому что он, в отличие от людей Востока, является истинным человеком. На сегодняшний день нет лучшего примера того, что Анвар Абдель-Малик называет «гегемонией владетельных меньшинств» и антропоцентризмом в союзе с европоцентризмом: белый представитель среднего класса Запада считает своей человеческой прерогативой не только управлять небелым миром, но и владеть им просто потому, что по определению «они» не такие же люди, как «мы». Нет более чистого примера дегуманизированного мышления, чем этот.

В некотором смысле ограничения ориентализма – это, как я уже говорил, ограничения, которые проистекают из игнорирования, эссенциализации, отрицания гуманности другой культуры, народа или географического региона. Но ориентализм сделал еще один шаг: он рассматривает Восток как нечто такое, существование чего не только проявляется, но и остается для Запада фиксированным во времени и пространстве. Описательные и текстуальные успехи ориентализма были настолько впечатляющими, что целые периоды культурной, политической и социальной истории Востока считались всего лишь реакцией на Запад. Запад – это актор, Восток – пассивный повторитель. Запад – это зритель, судья и присяжные для каждой из черт восточного поведения. Тем не менее, когда история в течение XX века вызвала внутренние изменения на Востоке и для Востока, ориенталист был ошеломлен: он не мог понять, что в какой-то степени новые [восточные] лидеры, интеллектуалы или политики, извлекли много уроков из трудов своих предшественников. Им также помогли структурные и институциональные преобразования, осуществленные за прошедший период, и тот факт, что они в значительной степени более свободны в определении будущего своих стран. Они также гораздо увереннее и, возможно, немного агрессивнее. Они больше не должны действовать в надежде получить благоприятный вердикт от невидимого западного жюри присяжных. Они ведут диалог не с Западом, а со своими согражданами[457].

Более того, ориенталист предполагает, что то, к чему его не подготовили тексты, – результат либо восточной внешней агитации, либо восточных глупых ошибок. Ни один из бесчисленных ориенталистских текстов по исламу, включая их сумму, «Кембриджскую историю ислама», не может подготовить читателя к тому, что происходило с 1948 года в Египте, Палестине, Ираке, Сирии, Ливане или Йемене. Когда догмы об исламе уже не работают даже у самых наивно-оптимистических ориенталистов, приходится прибегать к ориентализированному общественно-научному жаргону, к таким расхожим абстракциям, как «элиты», «политическая стабильность», «модернизация и институциональное развитие», несущим печать ориенталистской мудрости. Тем временем Восток и Запад разделяет растущая пропасть, с каждым днем всё более опасная.

Нынешний кризис выявил несоответствие между текстами и реальностью. Однако в этом исследовании ориентализма я хочу не только продемонстрировать источники ориенталистских взглядов, но и поразмышлять над его важностью, поскольку современный интеллектуал справедливо чувствует, что игнорировать часть мира, к чему его сейчас явно подталкивают, значит избегать реальности. Гуманитарии слишком часто ограничивали свое внимание отдельными темами исследований. Они не наблюдали и не учились у таких дисциплин, как ориентализм, непреодолимым стремлением которого было овладеть всем миром, а не какой-то его легкоотделимой частью, такой как автор или сборник текстов. Тем не менее, несмотря на наличие таких академических убежищ, как «история», «литература» или «гуманитарные науки» и несмотря на свои чрезмерные устремления, ориентализм вовлечен в мировые исторические процессы, как бы он ни пытался это скрыть за напыщенным сциентизмом и апелляциями к рационализму. Современный интеллектуал может научиться у ориентализма тому, как, с одной стороны, либо ограничить, либо реалистично расширить сферу притязаний своей дисциплины, а с другой – видеть то человеческое («сердца тряпичную лавку»[458], как называл это Йейтс), из которого тексты, видения, методы и дисциплины начинаются, растут, расцветают и отмирают. Исследовать ориентализм – значит также предложить интеллектуальные способы решения методологических проблем, которые история выдвинула на передний край в своем предмете исследования – Востоке. Но прежде мы должны детально рассмотреть те гуманистические ценности, которые ориентализм своим масштабом, опытом и структурой практически уничтожил.

Глава 2

Ориентализм структурирует и переструктурирует

Когда сейид[459] Омар, Накииб эль-Ашраф (или глава потомков Пророка[460])… около сорока пяти лет назад выдавал замуж дочь, перед процессией шел молодой человек, который сделал надрез на животе и вытащил большую часть своих кишок и нес их перед собой на серебряном подносе. После процессии он вернул их на прежнее место и много дней провел в постели, прежде чем оправился от последствий этого глупого и отвратительного поступка.

Эдвард Уильям Лэйн. Нравы и обычаи египтян в первой половине XIX в.

…В случае падения этой империи, либо из-за революции в Константинополе, либо в силу ее постепенного распада, каждая из европейских держав возьмет в качестве протектората ту часть империи, которая будет передана ей в соответствии с условиями конгресса[461]; эти протектораты, определенные и ограниченные в своей территории, по соображениям безопасности границ, по аналогии с религиями, обычаями и интересами… будут подчиняться только сюзеренитету держав. Такого рода сюзеренитет, определенный таким образом и закрепленный в качестве европейского права, будет заключаться, главным образом, в праве оккупировать такую-то часть территории или побережья, чтобы основать там либо вольные города, либо европейские колонии, либо порты и центры торговли… Каждая держава над своим протекторатом осуществляет только военную и гражданскую опеку; она будет гарантировать свое существование и свои национальные черты под флагом более сильной нации…

Альфонс де Ламартин. Путешествие на Восток

I

Заново прочерченные границы, переопределенные проблемы, секуляризированная религия

Гюстав Флобер умер в 1880 году, так и не закончив «Бувар и Пекюше» – комический энциклопедический роман о вырождении знаний и бессмысленности человеческих усилий. Тем не менее