б) На уровне тематическом [ориенталисты] принимают эссенциалистскую концепцию изучаемых стран, наций и народов Востока, которая выражается через характерную этнологическую типологию… и скоро перейдут с ней к расизму.

Согласно традиционным ориенталистам, должна существовать сущность – иногда даже четко описываемая в метафизических терминах, – которая составляет неотъемлемую и общую основу для всех рассматриваемых существ; эта сущность и «исторична», поскольку восходит к истокам истории, и принципиально аисторична, поскольку пронизывает бытие, «объект» исследования, в его неотчуждаемой и неразвивающейся специфичности, вместо того чтобы определять его как всех прочих существ, государства, нации, народы и культуры – как продукт, результат действия сил, действующих в области исторической эволюции.

Таким образом, мы имеем типологию, основанную на реальной специфичности, но оторванную от истории и, следовательно, понимаемую как нечто осязаемое, сущностное, которая делает из изучаемого «объекта» другое существо, по отношению к которому изучаемый субъект трансцендентен; мы имеем homo Sinicus, homo Arabicus (а почему бы и не homo Aegypticus и т. д.), homo Africanus, «человека» – «нормального человека», понимаемого как европейский человек исторического периода, то есть со времен греческой античности. Становится очевидно, что, начиная XVIII века и до века XX гегемония владетельных меньшинств, разоблаченная Марксом и Энгельсом, и антропоцентризм, разобранный Фрейдом, сопровождаются европоцентризмом гуманитарных и социальных наук, в особенности тех, которые непосредственно относятся к неевропейским народам[417].

Абдель-Малик видит собственную историю ориентализма, которая, в соответствии с представлением о «Востоке» конца XX века, ведет его в описанный выше тупик. Давайте теперь вкратце обрисуем эту историю, как она развивалась в течение XIX века, чтобы аккумулировать этот вес и власть, «гегемонию владетельных меньшинств» и антропоцентризм вкупе с европоцентризмом. С последних десятилетий XVIII века и по крайней мере в течение полутора столетий ведущая роль в ориентализме как в дисциплине принадлежала Англии и Франции. Великие филологические открытия в области сравнительной грамматики, сделанные Джонсом, Францем Боппом, Якобом Гриммом и другими, были первоначально обязаны манускриптам, привезенным с Востока в Париж и Лондон. Почти все без исключения ориенталисты начинали свою карьеру как филологи, и революция в филологии, породившая Боппа, Саси, Бурнуфа и их учеников, была компаративистской дисциплиной, основанной на предположении, что языки принадлежат к определенным семьям, и два тому великих примера – индоевропейская и семитская семьи. Таким образом, с самого начала ориентализм нес в себе две черты: 1) недавно обретенное научное самосознание, основанное на лингвистическом значении Востока для Европы, и 2) склонность разделять, подразделять и переделывать свой предмет, никогда при этом не меняя своего представления о Востоке как о раз и навсегда одинаковом, неизменном, однородном и радикально своеобразном объекте.

Фигура Фридриха Шлегеля, изучавшего санскрит в Париже, – иллюстрация обеих этих черт. Хотя к тому времени, когда Шлегель в 1808 году опубликовал свой труд «О языке и мудрости индийцев», он практически отказался от своего ориентализма, он всё еще полагал, что санскрит и персидский, с одной стороны, греческий и немецкий – с другой, имеют больше общего друг с другом, чем с семитскими, китайским, американским или африканскими языками. Более того, индоевропейская языковая семья была с художественной точки зрения простой и убедительной в том смысле, в каком семитская, например, не была. Подобные абстракции не беспокоили Шлегеля, для которого понятия нации, народа, ума и народности (peoples), как у того, о чем можно говорить со страстью – в постоянно сужающейся перспективе популизма, о чем первым предостерегал Гердер, – сохраняли свое очарование всю его жизнь. Но нигде Шлегель не говорит о живом, современном Востоке. Когда он сказал в 1800 году: «Именно на Востоке мы должны искать наивысший романтизм», он имел в виду Восток Шакунталы[418], Зенд-Авесты и Упанишад. Что касается семитов, чей язык был агглютинативным, неэстетичным и механическим, то они были другими, низшими, отсталыми. Лекции Шлегеля о языке и о жизни, истории и литературе полны этих различений, которые он делал без малейших оговорок. Древние евреи, по его словам, были созданы для пророческих высказываний и прорицаний, а мусульмане поддерживали «мертвый пустой теизм, всего лишь отрицательную унитарную веру»[419].

Большая часть расистской критики Шлегеля в адрес семитов и прочих «низших» восточных народов была широко распространена в европейской культуре. Но нигде – за исключением круга антропологов-дарвинистов и френологов[420] XIX века – она не становилась основой научной проблематики, как это было в сравнительном языкознании или филологии. Язык и раса казались неразрывно связанными между собой, как и с филологией. Восток всегда был классическим периодом какой-то древней Индии, в то время как «плохой» Восток сохранился в современной Азии, некоторых частях Северной Африки и повсеместно – в исламе. «Ариане» были ограничены Европой и древним Востоком; как показал Леон Поляков[421] (ни разу не отметив, однако, что «семитами» были не только евреи, но и мусульмане[422]), арианский миф доминировал в исторической и культурной антропологии за счет «меньших» народов.

Официальная интеллектуальная генеалогия ориентализма, несомненно, включила бы Гобино, Ренана, Гумбольдта, Штейнталя, Бурнуфа, Абель-Ремюза, Палмера, Вайля, Дози[423], Мьюра, если уж, почти случайным образом, упоминать некоторые известные имена из XIX века. Она также включила бы в себя диффузионную способность ученых обществ: французского Азиатского общества, основанного в 1822 году; английского Королевского азиатского общества, основанного в 1823 году; Американского ориентального общества, основанного в 1842 году, и так далее. Но официальная генеалогия могла, вольно или невольно, отрицать тот огромный вклад художественной литературы и литературы о путешествиях, благодаря которому усилилось определенное ориенталистами разделение между различными частями Востока, его географией, временами и народами. Такое пренебрежение было бы некорректным, так как в случае исламского Востока эта литература особенно богата и вносит значительный вклад в построение ориенталистского дискурса. Сюда входят произведения Гёте, Гюго, Ламартина, Шатобриана, Кинглека, Нерваля, Флобера, Лэйна, Бёртона, Скотта, Байрона, Виньи, Дизраэли, Джордж Элиот, Готье[424]. Позднее, в конце XIX – начале XX века, к ним присоединились Даути[425], Барре, Лоти, Т. Э. Лоуренс, Форстер. Все эти авторы смело очерчивают «великую азиатскую тайну» Дизраэли. В этом предприятии значительную роль сыграли не только раскопки (силами европейских археологов) мертвых восточных цивилизаций в Месопотамии, Египте, Сирии и Турции, но и крупные географические экспедиции, проведенные по всему Востоку.

К концу XIX века эти достижения получили материальное подкрепление в виде европейской оккупации всего Ближнего Востока (за исключением части Османской империи, которая была поглощена после 1918 года). Главными колониальными державами вновь стали Англия и Франция, хотя Россия и Германия также сыграли определенную роль