такие методы и позиции выходили за пределы продолжительности жизни отдельного взятого ориенталиста, то возникла светская традиция преемственности, мирской орден дисциплинированных методологов, чье братство основывалось не на кровном родстве, а на общем дискурсе, практике, библиотеке, усвоенных идеях, короче говоря – доксологии, общей для всех, кто вступил в эти ряды. Флобер был достаточно прозорлив, чтобы понять, что со временем сегодняшний ориенталист станет переписчиком, как Бувар и Пекюше, но на заре карьеры Сильвестра де Саси и Эрнеста Ренана такой опасности не было.

Моя мысль заключается в том, что существенные аспекты современной ориенталистской теории и практики (из которых проистекает современный ориентализм) могут быть поняты не как внезапный доступ к объективным знаниям о Востоке, а как набор структур, унаследованных от прошлого, секуляризованных, переосмысленных и переформированных такими дисциплинами, как филология, которые, в свою очередь, были натурализованными, модернизированными, лишенными клерикального статуса заменителями (или версиями) христианской веры в высшие силы. В форме новых текстов и идей Восток (East) был приспособлен к этим структурам. Лингвисты и исследователи, такие как Джонс и Анкетиль, безусловно, внесли свой вклад в современный ориентализм, но то, что отличает современный ориентализм как поле, группу идей, дискурс, – это труды уже поколения следующего. Если мы возьмем экспедицию Наполеона (1798–1801) в качестве своего рода первого опыта, благоприятствующего современному ориентализму, мы можем рассматривать ее первых героев – а в исламистике это Саси, Ренан и Лэйн – в качестве создателей этого поля, зачинателей традиции, прародителей братства ориенталистов. Саси, Ренан и Лэйн поставили ориентализм на научную и рациональную основу. Это повлекло за собой не только их собственную, ставшую образцовой, работу, но и выработку лексики и идей, которые могли быть использованы любым, кто хотел стать ориенталистом. Создание ими ориентализма было настоящим подвигом: стала возможной научная терминология, была изгнана неясность, а Восток предстал в особом свете. Фигура ориенталиста стала для Востока (Orient) главным авторитетом, был легитимизован особый вид специфически последовательной ориенталистской работы, в культурный оборот была введена своего рода форма дискурсивной валюты, с помощью которой отныне и впредь будут говорить за Восток. Прежде всего трудами основателей была создана область исследований и семейство идей, которые, в свою очередь, могли сформировать сообщество ученых, чья родословная, традиции и амбиции были одновременно внутренне присущими этой области и в достаточной мере внешними для того, чтобы обеспечить общий престиж. Чем больше Европа вторгалась на Восток в течение XIX века, тем больше общественного доверия ориентализм завоевывал. И всё же если эти приобретения сопоставить с утратой оригинальности, то удивляться почти нечему, поскольку весь он с самого начала был сплошь реконструкцией и повторением.

Последнее замечание: идеи, институты и фигуры конца XVIII и XIX веков, о которых я буду говорить в этой главе, являются важной частью, решающим составным элементом эпохи территориальных приобретений – величайшей из когда-либо известных человечеству. К концу Первой мировой войны Европа колонизировала 85 процентов земли. Сказать, что современный ориентализм был частью империализма и колониализма, значит сказать нечто абсолютно бесспорное. Однако недостаточно просто сказать об этом: это утверждение нужно проработать аналитически и исторически. Мне интересно продемонстрировать, как современный ориентализм, в отличие от доколониального понимания Данте и д’Эрбело, стал воплощением дисциплины системного приращения (accumulation). И поскольку он не ограничивался исключительно интеллектуальными или теоретическими рамками, это сделало ориентализм фатально склонным к систематическому приращению человеческих существ и территорий. Реконструировать мертвый или возродить утраченный восточный язык означало в конечном счете возродить мертвый или забытый Восток. Это также означало, что точная реконструкция, наука и даже воображение могли подготовить путь тому, что армии, администрации и бюрократии позже будут делать в восточных землях. В некотором смысле оправданием ориентализма были не только его интеллектуальные или художественные успехи, но и его эффективность, полезность, авторитет. Конечно, серьезного внимания заслуживают все эти пункты.

II

Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная антропология и филологическая лаборатория

Две определяющие темы в жизни Сильвестра де Саси – героические усилия и непреходящее чувство приносимой педагогической и рациональной пользы. Родившийся в 1757 году в семье янсенистов, традиционно занимавшейся нотариальной деятельностью (notaire), Антуан-Исаак-Сильвестр частным образом в бенедиктинском аббатстве изучал сначала арабский, сирийский и халдейский языки[505], а затем иврит. Арабский, в частности, был языком, открывшим ему Восток, поскольку, согласно Жозефу Рено[506], именно по-арабски восточный материал, как священный, так и мирской, сохранился в его самой древней и самой поучительной форме[507]. Несмотря на то, что он был легитимистом, в 1769 году он был назначен первым учителем арабского языка в недавно созданную школу живых восточных языков[508], должность директора которой он получил в 1824 году. В 1806 году он стал профессором Коллеж де Франс, хотя с 1805 года уже был штатным ученым-ориенталистом в Министерстве иностранных дел Франции. Там его работа (неоплачиваемая до 1811 года) поначалу состояла в переводе бюллетеней Великой армии и наполеоновского Манифеста 1806 года, в котором выражалась надежда, что «мусульманский фанатизм» может быть направлен против русского православия[509]. В течение многих лет после этого де Саси готовил переводчиков для французского восточного драгомана[510], как и будущих ученых. Когда французы оккупировали Алжир в 1830 году, именно де Саси переводил воззвание к алжирцам[511], с ним регулярно консультировались по всем дипломатическим вопросам, касающимся Востока, министр иностранных дел, а иногда и военный министр. В возрасте семидесяти пяти лет он сменил Дасье[512] на посту секретаря Академии надписей[513], а также стал куратором отдела восточных рукописей в Королевской библиотеке. На протяжении всей его долгой и выдающейся карьеры его имя по праву ассоциировалось с реструктуризацией и реформированием образования (особенно в области ориенталистики) в послереволюционной Франции[514]. Вместе с Кювье в 1832 году де Саси стал новым пэром Франции.

Имя Саси ассоциируется с началом современного ориентализма не только потому, что он был первым президентом французского Азиатского общества (основанного в 1822 году), но и потому, что его работа фактически ввела в эту профессию систематизированный свод текстов, педагогическую практику, научную традицию и соединила ориенталистику с государственной политикой. Работу Саси, впервые в Европе со времен Вьеннского собора, отличало осознанное использование методологического принципа и научная дисциплинированность. Не менее важно и то, что Саси всегда чувствовал себя человеком, стоящим в начале важного ревизионистского проекта. Он осознавал свою роль родоначальника и, возвращаясь к нашим общим рассуждениям, выступал в своих трудах как секуляризованный священнослужитель, для которого Восток был учением, а ученики – прихожанами.