Герцог де Брольи[515], восхищенный современник Саси, говорил о его работе, что в ней сочетаются подходы ученого и библейского учителя, и что Саси был единственным человеком, способным примирить «цели Лейбница с действиями Боссюэ»[516], [517]. Следовательно, всё, что он написал, было преимущественно адресовано ученикам (в случае его первой работы, «Принципы общей грамматики» (1799), в роли ученика выступал его собственный сын), и поэтому подавалось не как нечто новое, а как переработанное, лучшее из того, что некогда было сделано, сказано или написано.

Эти две черты – дидактический характер изложения студентам и явное стремление к повторению, используя пересмотр и извлечение, – имеют определяющее значение. Тексты Саси неизменно передают тон его устной речи: его проза усеяна местоимениями от первого лица, личными оценками, полна риторическим присутствием. Даже в самых трудночитаемых из них – как в ученых заметках по нумизматике Сасанидов III века – ощущается не столько письменная речь, сколько проговаривание вслух. Ключ к его работе содержится уже в самых первых строках «Общих принципов грамматики», в его посвящении сыну: «Именно для тебя, мой дорогой сын, была предпринята эта небольшая работа»[518], то есть «я пишу (или говорю) с тобой, потому что тебе нужно знать эти вещи, и поскольку они не существовали в пригодном к использованию виде, я сам проделал эту работу для тебя». Прямая адресация, полезность, усилие, прямая и благотворная рациональность. Саси верил, что всё можно сделать ясным и разумным, независимо от того, насколько трудна задача и насколько темен предмет. Вот строгость Боссюэ, абстрактный гуманизм Лейбница и тон Руссо, соединившиеся в одном стиле.

Цель тона, избранного Саси, в том, чтобы сформировать круг, изолирующий его и его аудиторию от мира в целом, подобно тому, как отгораживаются ото всех учитель и его ученики, собравшиеся вместе в закрытой аудитории. В отличие от физики, философии или классической литературы, предмет ориенталистики – загадка (arcane). Он излагается людям, у которых уже пробудился интерес к Востоку, но они хотят узнать Восток лучше, более упорядоченным образом, и здесь обучение чем привлекательнее, тем эффективнее. Дидактичный наставник преподносит свой материал ученикам, чья роль заключается в том, чтобы получать то, что им дают в виде тщательно отобранных и упорядоченных тем. Поскольку Восток древен и далек, наставник демонстрирует ре-визию (re-vision), переосмысление того, что исчезло из более широкого круга знаний. И поскольку чрезвычайно богатый (в пространстве, времени и по количеству культур) Восток (Orient) не может быть раскрыт полностью, следует показывать только его наиболее репрезентативные части. Таким образом, Саси фокусируется на антологии, хрестоматии, сводной таблице, обзоре общих принципов, в которых Восток представлен ученику в виде относительно небольшого ряда ярких примеров. Такие примеры сильны по двум причинам: во-первых, потому, что они отражают власть западного авторитета Саси, намеренно берущего на Востоке то, что до сих пор было скрыто из-за его удаленности или его эксцентричности, и, во-вторых, потому, что эти примеры обладают семиотической силой (или ею их наделяет ориенталист) обозначать Восток.

Работа Саси, по сути, является компилятивной, церемонно дидактичной и скрупулезно ревизионистской. Помимо «Общих принципов грамматики», он написал также трехтомную «Арабскую хрестоматию» (1806 и 1827), «Антологию арабской грамматики» (1825) и «Арабскую грамматику» 1810 года для учеников Специальной школы[519], трактаты по арабской просодии[520] и религии друзов, а также много небольших текстов по восточной нумизматике, ономастике, эпиграфике, географии, истории, о мерах и весах. Он сделал довольно много переводов и два расширенных комментария к «Калиле и Думне»[521], а также к макамам аль-Харири[522]. Столь же деятелен был Саси в качестве редактора, мемуариста и историка современного образования. В его трудах в смежных дисциплинах, в которых он был не слишком подкован (au courant), было мало примечательного, хотя его тексты и были однобокими и – в том, что не касалось ориентализма, – односторонне позитивистскими.

Тем не менее, когда в 1802 году Наполеон поручил Институту Франции представить общую картину (tableau general) состояния и прогресса искусств и наук с 1789 года[523], Саси был выбран в качестве одного из авторов: он был самым скрупулезным из специалистов и самым исторически мыслящим из универсалистов. Отчет Дасье, и неофициально это было известно, отражал многие пристрастия Саси, а также отражал его вклад в развитие востоковедения. Название отчета – «Историческая картина французской учености»[524] – провозглашает новое, историческое (в противоположность сакральному) сознание. Это сознание театрально: наука может представать словно на сцене, где ее всеохватность можно с легкостью обозреть. Предисловие Дасье, адресованное королю, прекрасно эту тему формулировало. Подобное обозрение сделало возможным то, чего ни один другой правитель не пытался сделать – охватить одним взглядом (with one coup d’œil) всё человеческое знание. Если бы такая попытка создания «исторической картины» была предпринята в прежние времена, продолжал Дасье, сегодня в нашем владении могло бы быть множество шедевров, ныне утраченных или уничтоженных. Интерес и польза этой «картины» в том, что она сохраняет знания и делает их непосредственно доступными. Дасье намекнул, что такая задача стала проще благодаря Восточной экспедиции Наполеона, одним из результатов которой было повышение уровня современного географического знания[525]. (Здесь как нигде более ясно в выступлении (discours) Дасье мы видим, насколько театральная форма «исторической картины» функционально напоминает галереи и прилавки современного универмага.)

Важность «Исторической картины» для понимания первой фазы ориентализма заключается в том, что она экстериоризирует форму ориенталистского знания и его особенности, а также описывает отношение ориенталиста к своему предмету. На страницах книги Саси об ориентализме, как и в других его произведениях, он говорит о своей собственной работе – как о том, что он раскрыл, пролил свет, прояснил множество неясного. Почему? Для того, чтобы предъявить это ученикам. Ибо, как и все его ученые современники, Саси считал научную работу конструктивным вкладом в постройку того сооружения, которое ученые воздвигли все вместе. Знание, по сути, заключалось в том, чтобы сделать видимым материал, а целью «картины» было возведение чего-то вроде бентамовского паноптикума[526]. Таким образом, научная дисциплина была специфической технологией власти: она приобретала для своего пользователя (и его учеников) инструменты и знания, которые (если он был историком) прежде были утрачены[527]. И действительно, лексика специализированной власти и приобретения тесно связана с репутацией Саси как ориенталиста-первопроходца. Его героизм ученого заключался в том, что он успешно справлялся с непреодолимыми трудностями: он изыскал средства, чтобы представить своим ученикам область, в которой раньше ничего не было. Он написал (made) книги, наставления, дал примеры, –