говорил о Саси герцог де Брольи. Результатом стало создание материалов о Востоке, о методах его изучения и образцах, которыми не располагали даже сами восточные народы[528].

По сравнению с трудами эллинистов или латинистов, работавших вмести с ним в институте, работа, проделанная Саси, была по-настоящему впечатляющей. У них были тексты, собрания, школы – у него ничего из этого не было, и ему, следовательно, приходилось их создавать. Описание динамики изначальных потерь и последующих приобретений в текстах Саси довольно навязчиво: ведь его вклад был действительно значителен. Как и его коллеги в других областях, он верил, что знать – значит видеть, так сказать, пан-оптически, но в отличие от них он не только должен был определить знание, но и расшифровать его, интерпретировать и, что самое трудное, сделать доступным. Достижение Саси было в том, что он создал целую область. Будучи европейцем, он зарывался в восточные архивы и мог сделать это, не покидая Франции. Тексты, которые он выбирал, он восстанавливал, подправлял, аннотировал, кодифицировал, упорядочивал и комментировал. Со временем Восток как таковой стал менее важным по сравнению с тем, что с ним делали ориенталисты. Таким образом, вовлеченный Саси в закрытое дискурсивное пространство педагогической «картины», Восток ориенталистов впоследствии неохотно сталкивался с реальностью.

Саси был слишком умен, чтобы оставить свои взгляды и свою практику без поддерживающей аргументации. Прежде всего, он всегда ясно давал понять, почему «Восток» (Orient) сам по себе не способен выдержать испытание вкусом, интеллектом или выдержкой европейца. Так, Саси отстаивал пользу и важность арабской поэзии, но при этом настаивал, что над ней сначала должным образом следует поработать ориенталистам, прежде чем ее можно будет оценить. Причины были в широком смысле эпистемологическими, но было в этом и ориенталистское самооправдание. Арабская поэзия создавалась совершенно чужим (для европейцев) народом, в совершенно иных климатических, социальных и исторических условиях, чем те, которые известны европейцам, кроме того, эта поэзия напитана «мнениями, предрассудками, верованиями, суевериями, освоить которые мы сможем лишь после длительного и многотрудного изучения». Даже для преодолевших трудности специализированной подготовки европейцев большая часть описываемого этой поэзией будет недоступна как «достигшим более высокой степени цивилизации». Но всё то, что мы всё же сможем понять, очень ценно для нас, поскольку европейцы привыкли скрывать свои внешние проявления, свою телесность и свое со-родство с природой. Поэтому дело ориенталиста – предоставить своим соотечественникам доступ ко множеству граней необычных впечатлений и, что еще более ценно, – к той литературе, которая способна помочь нам понять «поистине божественную» поэзию древних евреев[529].

Таким образом, если ориенталист необходим, поскольку достает жемчуг из глубин Востока, и Восток не может быть познан без его посредничества, также верно и то, что восточные тексты не следует воспринимать целиком. Это введение Саси в его теорию фрагмента, обычную проблему романтизма. Восточные литературные произведения не только сущностно (essentially) чужды Европе – они также не содержат того, что способно удержать устойчивый интерес, и не написаны с достаточным «вкусом и критическим духом», чтобы заслуживать публикации в каком-то ином виде, кроме как в виде выдержек (pour mériter d’être publiés autrement que par extrait)[530]. Поэтому от ориенталиста требуется представить Восток серией репрезентативных фрагментов, фрагментов переизданных, объясненных, аннотированных и окруженных еще большим количеством фрагментов. Для такого представления требуется особый жанр – хрестоматия, в которой, в случае Саси, польза и значимость ориентализма могут быть явлены с наибольшей непосредственностью и выгодой. Самым известным произведением Саси была трехтомная «Арабская хрестоматия», которая была в самом начале, так сказать, запечатана рифмованным арабским двустишием: Kitab al-anis al-mufid lil-Taleb al-mustafid; / wa gam’i al shathur min manthoum wa manthur («Книга приятная и полезная для прилежного ученика / в ней собраны фрагменты поэзии и прозы»).

К антологиям Саси в Европе обращались на протяжении нескольких поколений. Хотя их содержание выдавалось за типичное, оно скрывало и покрывало акты цензуры Востока, производимые ориенталистом. Более того, внутренний порядок их содержания, расположение их частей, выбор фрагментов никогда не раскрывают их тайны. Создается впечатление, что, если фрагменты не были выбраны из-за своей важности, или из-за своего хронологического развития, или из-за своих эстетических качеств (чего не было у Саси), они тем не менее должны воплощать определенную восточную естественность или характерную неизбежность. Но об этом тоже никогда не говорится. Саси утверждает, что – ради своих студентов – просто приложил усилия, чтобы тем не пришлось покупать (или читать) абсурдно огромную библиотеку по Востоку. Со временем об усилиях ориенталиста читатель забывает и воспринимает переделанный Восток, представленный в хрестоматии, как Восток – и только (as the Orient tout court). Объективная структура (обозначение Востока) и субъективная реструктуризация (представление Востока ориенталистом) становятся взаимозаменяемыми. Восток перекрыт рациональностью ориенталиста, его принципы становятся принципами Востока. Из отстраненного он превращается в доступный, из нежизнеспособного – в педагогически полезный; утерянный, он обретен, пусть некоторые его части и были отброшены в процессе. Антологии Саси не только восполняют Восток: они восполняют присутствие Востока для Запада[531]. Работа Саси канонизирует Восток, она порождает канон текстов, передаваемых от одного поколения студентов к другому.

Живое наследие учеников Саси было поразительным: на протяжении XIX столетия к нему свой интеллектуальный авторитет возводил каждый крупный европейский арабист. Университеты и академии во Франции, Испании, Норвегии, Швеции, Дании и особенно Германии были полны студентами, сформировавшимися под его влиянием и благодаря созданным его трудами антологическим сводам[532]. Однако, как это бывает в случае интеллектуального наследования, дальше передавались и приобретения, и ограничения. Генеалогическая оригинальность Саси заключалась в том, что он рассматривал Восток как нечто, подлежащее восстановлению не только из-за, но и несмотря на беспорядочное и неуловимое присутствие Востока современного. Саси поместил арабов на Востоке (in Orient), который, в свою очередь, был помещен в общую картину современного образования. Таким образом, ориентализм принадлежал европейской науке, но его материал должен был быть воссоздан ориенталистом, прежде чем он мог занять место в одном ряду с латинизмом и эллинизмом. Каждый ориенталист воссоздавал свой собственный Восток в соответствии с фундаментальными эпистемологическими правилами потерь и приобретений, впервые предложенными и введенными в оборот Саси. В той же степени, в какой он был отцом ориентализма, он также был и его первой жертвой, поскольку, переводя новые тексты, фрагменты и отрывки, следующие за Саси ориенталисты полностью вытеснили его работу, представив свои собственные реконструкции Востока. Тем не менее процесс, у истоков которого он стоял, будет продолжаться, поскольку филология породила такие систематизирующие и институциональные силы, о которых Саси и не подозревал. Это