И чего же она в результате достигла? Она была «хорошей матерью», но эта ее роль подходила к концу. Если считать, что, родив и воспитав Алекса, она совершила что-то поистине стоящее, то это значило, что на сегодняшний момент она свое дело сделала. Не слишком ли много она вкладывала в это мероприятие, не слишком ли многое ставила на него?

Два десятилетия она посвятила своему отпрыску, практически забыв о себе. Для нее в эти годы не существовало ни секса, ни романтики, ни каких-то увлечений, ни интеллектуального развития. В определенном смысле она была так же заброшена, как, скажем, эта высохшая пеларгония — горстка ломких листьев и стеблей, пародия на растение, в котором больше не текли живительные соки. Она встряхнула корни несчастного цветка, и на землю со стуком посыпались твердые комья. Кейт никогда не была так близка к тому, чтобы невзлюбить Алекса, как в это мгновение, когда пыталась проморгаться от пыли и боролась с желанием чихнуть.

Но, разумеется, его вины в этом не было. Не было смысла в том, чтобы винить дитя, рожденное от союза наивности и самонадеянности. Ответственность за все несла она. Она и Дэвид. И их юность. И давление старших.

Всеобщее увлечение Дэвидом Гарви было заразительным, и она заразилась им так же, как в свое время заражалась ветрянкой, корью, свинкой. Он вошел в нее, столь же неразборчивый, как вирус, столь же легкомысленный в отношении последствий. И одна ночь определила весь ход двадцати двух последующих лет ее жизни.

А теперь, совершенно для нее неожиданно, оказалось, что те последующие двадцать два года стали двадцатью двумя годами прошлого. Как будто вся ее жизнь развернулась на сто восемьдесят градусов. Она чувствовала себя главным персонажем театральной постановки, где в какой-то момент свет над ее головой погас, во мраке сменились декорации, костюм, макияж, и вот свет снова зажегся, и она — постаревшая, поседевшая, в иных обстоятельствах — вновь предстала перед публикой (разумеется, скучающие зрители встретили ее раздражающим покашливанием, шуршанием конфетными обертками, недовольным стуком складными сиденьями). В программке было указано: «Много лет спустя». И: «В другой части леса».

Пришло время отпустить Алекса. Таково было его желание, она была уверена в этом. В глубине души она осознавала, что он оставался с ней только ради нее, а не потому, что ему этого хотелось. Эти несколько недель она ощущала напряжение его невысказанной неудовлетворенности, видела, как оно заполняло собой его добрые глаза, поднимаясь откуда-то изнутри, как по системе капилляров. Но она должна его отпустить и ради себя самой. Ей необходимо было создать пространство для секса, романтики, развития, увлечений.

Ого, чудесная перспектива вырисовывается!

— Теперь сад снова выглядит замечательно, — сказала Джанет, отсчитывая деньги для Кейт.

— Только обязательно ухаживай за ним, хорошо? — в очередной раз попросила ее Кейт. — А то опять все засохнет.

— Конечно. Я просто забываю. Прости… Но я постараюсь, обещаю. Вот увидишь. Следующий раз, когда ты приедешь… потому что ты должна приехать. Например, на ужин. Я познакомлю тебя с Полом. Ему бы хотелось узнать, кто это такая Кейт Гарви. Он всегда говорит, что ты творишь чудеса.

— Разумеется, я буду очень… — неуверенно пробормотала в ответ Кейт.

Рада? Она боялась, что нет. Она знала, что определенные супружеские пары, до полусмерти надоевшие друг другу, любили приглашать к себе одиноких женщин. Они усаживали гостью и с притворной скромностью призывали ее позавидовать их дому, их упорядоченному быту, их преувеличенному согласию. При каждом удобном случае они употребляли местоимение первого лица во множественном числе, говоря «мы», «нам», «наше», щеголяя своим супружеством перед одиночкой вроде Кейт, которой (бедняжка!) суждено было до конца жизни говорить «я» и «мне». Со снисходительной улыбкой они настойчиво угощали такую гостью, будто неизвестно было, где в следующий раз ей доведется поесть. Они рассказывали о домашнем благоустройстве, о расширении, о совместном отдыхе за границей, об их надежде переехать когда-нибудь за город… Слишком часто Кейт опекали таким вот образом, в том числе Джон и Джеральдин, которые то и дело начинали проявлять к ней преувеличенный интерес, но потом милосердно оставляли на время в покое.

Однако Джанет, сделав столь неопределенное приглашение, тут же взмахом руки отменила его. (Подумав, она решила, что Пол, может, не будет так уж рад сидеть за одним столом с наемной работницей.)

— Хотя боюсь, — пошла она на попятный, — тебе слишком далеко добираться. И у тебя наверняка все дни расписаны.

— В общем, да… — усмехнулась Кейт, засовывая банкноты в задний карман джинсов, откуда потом она сможет достать их только с огромным трудом. — Не забывай удалять засохшие цветки, как я тебе показывала, — напомнила она через плечо, когда Джанет провожала ее до машины. — Только не просто обрывай их, а обламывай на стыке.

Когда она ехала домой, то приоткрыла окно, чтобы ветер сдул ее излишне решительный настрой. Кейт отказалась от своего недавнего решения, от своих высоких побуждений, от замысла освободить бедного Алекса от обязательств. Боковым зрением она увидела, как ее намерения пролетели над придорожной деревушкой.

Вместо этого она решила, что Алексу просто чаще надо выбираться из дому по вечерам. Дома в Тутинге ему нечем было себя занять. Очень хорошо. Она была готова к такому повороту событий: в строительной компании у нее были сбережения, на которые можно будет купить ему машину.

И к тому времени, когда Кейт свернула на Лакспер-роуд, эта идея уже четко оформилась в ее голове, она даже определилась с моделью машины (для Алекса она бы предпочла «фольксваген-битл» — хорошо сконструированный, надежный, но не слишком быстрый, неопасный).

Она припарковалась, как всегда неумело, натолкнувшись на крутой поребрик, и вышла из машины.

Перед ее калиткой стояла девочка с лохматой собачонкой. Ее тонкие руки, большие глаза, поношенное платье были такими трогательными, что она казалась сошедшей с картины художника-сентименталиста. Она была олицетворением бездомного детства. Ее портрет в газетах, несомненно, поспособствовал бы всплеску благотворительности. Но это была не бездомная сирота. Это была всего лишь…

— О, Джуин, — ласково окликнула ее Кейт. — Какой приятный сюрприз! Ты давно ждешь? А я работала. В Путни. И я не ждала… Тебе надо было сначала позвонить, мы бы договорились о времени. До шести я редко бываю дома. — На ее лице появилось выражение озабоченности; сощурившись, она пригляделась к лицу Джуин. Аллергия? Или девочка плакала? Если так, то легко догадаться, в чем дело. Наверняка рассорилась со своей невозможной матерью.

Слегка раздувшись от тщеславия, от удовлетворения, что, по крайней мере, с родительскими обязанностями она справлялась лучше некоторых, Кейт была уже готова, метафорически выражаясь, принять Джуин под свое крыло. Она усадит ее, нальет колы и скажет: «Ну, рассказывай тетушке Кейт, что там у тебя стряслось». Она будет сама терпимость и здравомыслие, выступая в защиту Элли, такой трудолюбивой, такой талантливой, такой увлеченной своим делом, у которой, разумеется, было доброе сердце, какой бы самолюбивой, легкомысленной или высокомерной она порой ни казалась.