— При его появлении мы все тут же начинали кричать «фу!». Или делали вот так, — Тревор сделал рукой обмахивающие движения, — или зажимали носы пальцами.

— Если духовное тебя не интересует, то это твое дело.

— И, разумеется, мы звали его Вонючка.

— Все, что мы думаем, все, что мы делаем, и все, что мы есть, влияет на нашу карму.

— Ну, раз так, то для меня надежды никакой не осталось.

— Нет, уверена, что еще не поздно. Ты можешь измениться в любой момент. Ой, какой гадкий прыщ у тебя на шее.

— Спасибо большое.

— Хочешь, я его выдавлю?

— Отстань от меня. — Он прикрылся рукой, но Джуин продолжала:

— Это все из-за плохого питания. Слишком много жареного. Мало овощей и фруктов. Так, мне, правда, некогда. Еще надо повторить Чосера. Я учу наизусть его «Пролог», чтобы быть готовой к следующему году, когда мы будем его проходить. Я уже дошла до Монаха. Послушай-ка, тебе это должно понравиться: «Он обязан заниматься, до одеревенения сидеть в келье над книгами или работать руками…»

— Ему не говорили, что от этого можно ослепнуть?

— От чего?

— От работы руками. Говорят, от этого слепнут.

— О, Трев, что за ерунда, — вздохнула Джуин. — К твоему сведению, «работать руками» означает «трудиться», хотя тебе это понятие вряд ли знакомо.

— Кто бы говорил! Что-то я не видел, чтобы ты палец о палец ударила.

— Я делаю гораздо больше, чем ты думаешь.

Из-за спины Джуин, из приоткрывшейся двери на лестничную площадку упал луч света. Нечто, благоухающее духами «Апрэ», проскользнуло по коридору. Скрипнула и захлопнулась дверь ванной.

— Что это было? — благоговейно прошептал Тревор. И запоздало, с трогательной застенчивостью спрятал за спиной баллон с аэрозолем и тряпку.

— А, она. — Джуин сморщила нос. — Это Наоми. Старая мамина подруга. Вчера вечером они напились вдрызг, и поэтому она осталась на ночь. Если не обращать на нее внимания, то она быстро уйдет.

— Она похожа на кинозвезду.

— Она не звезда. Она никто. Она просто чокнутая, которая ничего не делает, а только всем мешает.

— Она может мешать мне сколько ее душе угодно.

— Не будь таким титболом. Ей не меньше сорока лет. Хотя ты ведь тоже чокнутый. Так что у вас должно быть много общего.

— Мне показалось или ты действительно неодобрительно отозвалась обо мне?

Джуин сжала лодыжки руками и уткнулась головой в колени.

— Я ненавижу ее, — проговорила она в теплые складки юбки.

Вчера она весь вечер пряталась в своей комнате и не спустилась к матери и Наоми даже ради ужина. «Ты маленькая противная мадам, — обвинила ее Элли, принесшая ей поднос с пиццей. — Так, а теперь поблагодари-ка свою мамочку».

Но Джуин только промычала что-то односложное и невнятное.

Тревор несколько раз противно цокнул.

— Такое отношение к людям отрицательно скажется на твоей карме! — поддразнил он Джуин.

— Знаешь что? Мне это вдруг стало совершенно все равно. — Она встала, осторожно спустилась по лестнице, крепко держась за перила, обошла Тревора и направилась в кухню. — Я собираюсь сделать маме крепкого кофе. Хочешь, на тебя тоже сварю?

— Мне китайский чай, пожалуйста.

— Улонг[28]?

— Как говорила актриса епископу[29].

— Значит, обойдешься без чая.

— Иди, работай руками.

— Это ты? — осведомилась Элли, когда пятью минутами позже она услышала шуршание открывающейся двери по ковру и шлепанье босых ног.

— Кто же еще, — ответила Джуин. — Я ухожу в школу. А ты просыпайся и понюхай кофе.

— Совсем необязательно так орать.

Дзинь — чашка опустилась на прикроватную тумбочку. Дре-е-ень — раздвинулись занавески. Комнату затопил недобрый свет.

— Опять солнце наяривает?

— Открой глаза, — мстительно сказала Джуин, — и тогда сама увидишь.

— Не могу. Не открываются.

— Откроются, куда они денутся. — Джуин оперлась руками о подоконник и выглянула на улицу. — Погода сегодня не плохая, — объявила она, — но хорошей ее тоже не назовешь. Какая-то серая. Похоже, лето кончилось. Знаешь, я догадалась, почему та бедная липа сохнет. Собака из семьдесят третьего дома каждый день справляет под ней нужду. Фу, она опять там. Ты бы видела, какая гадость.

— Пожалуйста, Джуин, не надо.

— Не надо — что?

— Не надо этих подробностей. Мне и без них тошно. Такое чувство, что я отравилась. Наверняка пицца была просроченная.

— Ты хочешь сказать, тебя мучает похмелье. Что ж, поделом.

— Это не похмелье. Уж я-то знаю разницу, как ты думаешь? Я еще подумала вчера, что креветки пахли как-то странно.

— Интересно, почему это я чувствую себя прекрасно, а? Я ведь ела те же креветки, что и ты.

— Да потому что у тебя железный желудок, а у меня слабый. Это все из-за матери. Она всегда была зациклена на чистоте. За неделю она переводила галлоны хлорки, не меньше. Это была не просто причуда, а прямо-таки паранойя какая-то. Сыр чуть заплесневел — на помойку. Овощи мылись так, что от них почти ничего не оставалось. Откуда в таких условиях у меня мог появиться здоровый иммунитет, как у всех нормальных детей? Меня лишили моей порции грязи. — Элли, внезапно уяснив для себя, что она пала жертвой преступного небрежения, мстительно обвинила во всем злополучную Сибил.

— Бедная бабушка. Все, что она делала, она делала не так.

— Что ты все «бедную бабушку» жалеешь? А как же бедная я?

— К обеду все пройдет, я не сомневаюсь. Тебе принести аспирина? Или витамина С?

— Погоди. — Двумя пальцами Элли попыталась приподнять одно веко. — Воздух глаза режет, — простонала она.

— Да, похоже, тебе совсем плохо.

— А как начет этого ленивого педика, этого хулигана, что ходит сюда и делает вид, что убирается? Он соизволил сегодня появиться?

— Тревор? Он пьет чай.

— Я плачу ему не за то, чтобы он рассиживался тут целый день за чаем.