в любой момент могут арестовать, сменить ему место ссылки, или партия может приказать переехать ему на другой конец страны или за границу. Вот и получается, что ребенок есть, а вот его отец потерялся…»

«Хорошо, Батя, – послала мысленный ответ Кобра, и сияние над ее головой стало затухать. – Только ты сам скажи им об этом, а я пас».

– Действительно, – сказал я вслух, вкладывая меч в ножны, – Иосиф и Лидия, идите сюда. Не бойтесь, вы под моей защитой.

– А я и нэ боюсь, господин штабс-капитан, – сказал Коба, при виде разозлившейся Кобры прикрывший собой сжавшуюся в комок пассию. – Это ваша унтер-офицерша Скалозубша напугала Лидию, что она теперь ни за что не пойдет в это ваше Тридесятое царство, а если не пойдет она, то не пойду и я.

– Товагищ Коба! – воскликнул Ленин. – Это вообще что за обструкция? А как же партийная дисциплина и борьба за права пролетариата?

Тот не успел ничего ответить своему вождю и учителю, как – хлоп! – прямо между нами и Кобой на поляне появилась Лилия в своем обычном прикиде древнегреческой богини: сандалики, хитончик, газовая накидка и, немного из другой оперы, нимб над головой.

– Вот, папочка! – воскликнула она. – Стоило немного отвернуться, и вы уже наколбасили так, что с разбегу не перепрыгнешь! Это вам не двух содомитов молнией пришибить, тут особый подход нужен!

Лилия обошла вокруг парочки по кругу, внимательно оглядывая их со всех сторон и спросила:

– Девица-красавица, Лидия свет Платоновна, ты меня боишься?

– Нет, не боюсь, – ответила девица, с любопытством выглядывая из-за спины своего ухажера, и тут же спросила: – А кто ты?

– Я Святая Лилия-целительница, – ответила мелкая божественность, – дядюшка отметил меня этим званием за то, что я очень хорошо лечу людей и не беру за это платы, а еще за то, что не делаю разницы между мужиком и королем. Мне приятно видеть, как страдающие выздоравливают от болезней, а еще я люблю смотреть на полностью здоровых людей. Но сегодня тут я не в этом качестве. Моя главная должность называется «смотрительница подростковых любовей» – это когда глазами смотреть уже можно, а руками трогать еще нет. То, что у тебя скоро живот до носа дорастет, это моя недоработка. Скажи, Лидия, ты своего суженого любишь?

– Да, – ответила Лидия, – люблю. Он красивый и веселый, а еще он красиво поет и хорошо пляшет. Он у меня самый лучший.

«Ну точно ребенок… – мысленно вздохнула Лилия и задала еще Лидии один вопрос, на этот раз вслух:

– Скажи, девица, а в сказочное Тридесятое царство к добрым людям ты хочешь? Сергей Сергеевич хороший человек, и вернет тебя обратно тотчас, как ты попросишься домой.

– Ой! Хочу! Хоть бы одним глазком глянуть на сказочное царство. Осип, пойдем! – сказала Лидия и потянула упирающегося Кобу за собой.

– Лидия, ты куда? – пытался он возразить. – А вдруг это провокация?

Ленин хотел было вставить в этот разговор свои пять копеек, но Лилия, обернувшись, глянула на него таким взглядом, что у того отнялся язык.

– Вот, так-то лучше, – едва слышно пробормотала она, пристально посмотрела на Кобу и сказала: – Вот видите, Иосиф, ваша подруга хочет пойти с нами в Тридесятое царство, так идите же и вы, прекратив ломать изрядно подзатянувшуюся комедию. Вас зовет товарищ Ленин, вас зовет товарищ Серегин, в конце концов, вас зову я, а вы все ни туда, ни сюда. Быть может, вам надо, чтобы мы встали перед вами на колени и начали умолять?

Коба в ответ посмотрел на Лилию, потом на свою пассию, тянущую его в нашу сторону, потом снова на Лилию.

– Нет, – отрицательно помотал головой он, – на колени вставать не надо и умолять тоже. Просто я ничего не понимаю, а потому не хочу идти. Меня много раз обманывали надежнейшие люди, заманивая в ловушку, и теперь я никому не верю, даже самому себе. И тебе, девочка, я тоже не верю, потому что ты не то, чем кажешься.

– Конечно, я не та, кем кажусь! – воскликнула Лилия, приподнимаясь на цыпочки и раскидывая руки. – Потому что я не девочка, а богиня, которой в силу ее основных занятий положено выглядеть как девочке, которая вот-вот станет девушкой. Запомни: для того, чтобы понять, надо увидеть своими глазами и, может быть, пощупать, а чтобы увидеть и пощупать надо идти. А если ты не идешь, то потом жалеешь всю жизнь, потому что никто не принесет понимание к тебе домой, не разложит на газетке шестеренки и не объяснит, как все работает. Все только сам, сам, сам, и никак иначе.

Некоторое время Коба колебался, а потом решился.

– Ну хорошо, девочка-богиня… Я пойду с вами, и если вы меня не обманываете, то признаю свои ошибки и извинюсь перед всеми, даже перед ней, – сказал он, кивнув в сторону Кобры.

– Вы очень разумный молодой человек, – присела в книксене Лилия. – А теперь идемте – неведомое ждет вас…

Сделав решительный шаг через портал, Коба с удивлением огляделся. На Тридесятое царство опускался вечер. На горизонте еще пылало зарево заката, земля дышала зноем, но на улицах уже загорались магические фонари, предвещающие непроницаемо темную безлунную ночь мелового периода. Совсем близко, за рощей, негромко играл духовой оркестр, собирая людей на танцульки, и в ту сторону уже тянулись первые группки находящихся в увольнении бойцов и бойцыц моей армии, дислоцированных сейчас в Тридесятом царстве. Были среди них и прожженные ветеранши Битвы у Дороги и совсем свежие новички из разных миров, приобщающиеся к обычным для нас развлечениям.

– Это и есть ваше Тридесятое царство? – спросил Коба, обведя рукой окрестности, в то время как прижавшая к нему Лидия глубоко вдыхала наши местные ароматы.

– Да, товарищ Коба, – ответил я. – Это Тридесятое царство, свободная земля свободных людей. Любой раб, очутившийся в моих владениях, тут же становится свободным, а его хозяин оказывается в цепях и колодках. Впрочем, идемте. В моих владениях наступило время ужина, и, как положено в русских сказках, прежде чем говорить с гостем умные речи, его положено накормить, напоить, сводить в баню и уложить спать, ибо утро вечера мудренее.

– Товагищ Сегегин, категорически не приемлет института рабства, и пойманных работорговцев приказывает сажать на кол без суда и следствия, только по факту года занятий! – воскликнул Ильич, к которому уже вернулся дар речи. – И знаете, товагищ Коба, – он хитро покосился на меня, – нимб ему при этом не жмет, все по размеру.

– По моему личному мнению, – сказал я, – порабощение человека человеком есть величайший грех и величайшее преступление. Освобождая людей от колодок и цепей, я исполняю волю Всемогущего Творца,