тот это человек или просто похожий. Впрочем, рядом с местным воплощением Владимира Ленина имеется такое же воплощение Надежды Крупской. Две Наденьки возле одного Ильича – это, пожалуй, будет слишком…

– Я знаю, но без него мне жизнь не нужна, – признесла Крупская, опустив голову. – Лучше убейте меня и не мучайте, или позвольте быть с ним.

– Ладно, Надежда, – сказала я, – не вешай нос. Разберемся. С этой минуты для посторонних ты товарищ Эсперанса де Сгранаторе, приехавшая к нам из далеких аргентинских пампасов. А сейчас мне нужна Лилия…

Хлоп! – и мелкая божественность уже стоит перед нами, сдувая со лба непослушную челку.

– О! – воскликнула она. – Еще один брошенный котенок! А как восхитительно запущено здоровье у этой молодой еще женщины! Лечить, лечить и еще раз лечить, пока наша гостья не станет абсолютно здоровой! Лечить мы любим и умеем.

– Это Лилия, – представила я нашу богинюшку Надежде-Эсперансе, – она одновременно олимпийская богиня и христианская Святая Лилия-целительница. Удовольствие ей доставляет как процесс избавления людей от страданий, так и конечный результат в виде полностью здорового человека. Поэтому я с чистой совестью передаю вас в ее руки. Когда она закончит с вашим здоровьем, мы с вами снова поговорим.

Сегодня в мире тысяча девятьсот четырнадцатого года, двадцать восьмого июля, строго по расписанию, началась австро-сербская война. Австрийская артиллерия, как писали в исторических книгах, «открыла по Белграду неприцельный артиллерийский огонь». В ответ над Белградской крепостью поднялся аэростат наблюдения и ударили уже устаревшие, но все еще грозные девятифунтовые[11] крепостные пушки Круппа. Сначала в дело пошли пристрелочные гранаты, снаряженные черным порохом, а потому при разрыве дающие хорошо видимые облака белого дыма, а потом на австрийские артиллерийские позиции обрушился град снарядов, заполненных аматолом[12], и среди них каждый десятый подарок – от меня, производства мастерских «Неумолимого», с начинкой из триалинита. И нет-нет на австрийском берегу среди серо-белых султанов разрывов вспыхивают полусферы оранжевого пламени с куполами ударных волн, видимыми даже невооруженным глазом. И, будто игрушечные куклы, разлетаются во все стороны обломки орудий и тела австрийских артиллеристов. «Шершни» появились в воздухе уже под занавес – устранять недоделки контрбатарейной борьбы и демонстрировать заинтересованным лицам мое прямое вмешательство в ход боевых действий. Пусть все кому положено в Вене знают о моем резком неудовольствии обстрелом гражданских объектов.

Впрочем, вне зависимости от хода артиллерийской дуэли под Белградом, события в мире развивались своим чередом. Через несколько часов после начала боевых действий на австро-сербской границе российский министр иностранных дел Сазонов встретился в Санкт-Петербурге с послами Франции, Британии, Германии и Австро-Венгрии. Перед разговором британский посол Бьюкенен сообщил французскому послу Палеологу, что, по мнению его правительства, инициативу развязывания войны необходимо отдать Центральным державам. После разговора с русским министром Бьюкенен телеграфировал в Форин Офис, что «Россия настроена весьма серьёзно и намерена воевать, если Австрия нападёт на Сербию», а Сазонов разослал по российским посольствам циркуляр о том, что вследствие объявления Австрией войны Сербии его непосредственные переговоры с австрийским послом «нецелесообразны».

При этом надо учитывать, что скрытые военные приготовления в приграничных округах Российской империи проводились еще с двадцать пятого числа. Двадцать седьмого британский флот Метрополии в Портленде был переведен в состояние полной готовности к экстренному выходу в море, якобы на учения. Утром двадцать восьмого июля на стол русского царя лег пока еще не подписанный указ о всеобщей мобилизации. Весь мир замер в напряжении, но мы-то уже знаем, что все эти танцы с бубнами – не более чем театрализованное представление для профанов, включая кайзера Вильгельма, у которого срывается хитрый план по сокрушению британского морского могущества. Ему так не хочется начинать войну прямо сейчас, а не через четыре года, когда Хохзеефлотте[13] войдет в полную силу. А ведь придется!

Кстати, я дал Ильичу, так сказать, в прямом эфире, послушать хитрую беседу мистера Бьюкенена и месье Палеолога. Он у нас человек образованный, почти полиглот, так что понял этот дипломатический треп без перевода. Одно дело – объяснять что-то на пальцах, опираясь только на авторитет Бича Божьего и скудные исторические сведения, и совсем другое – демонстрировать процесс принятия решений вживую с эффектом присутствия.

Внимательно выслушав этих двух высокопоставленных бабуинов и дождавшись закрытия просмотрового окна, Ильич пришел в невероятное возбуждение.

– Товагищ Сегегин! – экспрессивно воскликнул он. – Вот тепегь вы меня окончательно убедили. Но ведь какие мегзавцы! На людях ведут якобы мигные пегеговогы, а втихагя за спиной у всех сговагиваются о войне. Все, гешено – собигаем партконфегенцию! Пока мы будем бегать за каждым нашим товагищем, вытаскивать людей из ссылок и катогги, вся Евгопа успеет заполыхать ягким огнем!

Собственно, я уже успел объяснить Ильичу, что некоторых членов ЦК желательно оставить там, где они сейчас, причем кое-кого из особо упоротых сделать из живых мертвыми. Ольга Васильевна на каждого партдеятеля составила краткую биографическую справку, и от некоторых пунктов волосы вставали дыбом.

– Товарищ Ленин, – сказал я, – ну зачем нам продолжение существования некоего Филиппа Голощекина, участника убийства царской семьи и кровавого палача казахского народа? Даже Яков Свердлов, сам далеко не ангел, ужасался мизантропии этого человека. С такими товарищами борьба за народное счастье непременно обернется своей противоположностью. Помрет он во сне – и всем сразу легче станет.

– Не знаю, не знаю… – с сомнением произнес Ильич, – уж больно вы, батенька, решительный и бескомпромиссный. Тюкнул по темечку – и в колодец! А ведь это наш товарищ, борец за народное счастье.

– Сегодня этот ваш товарищ беспощаден к представителям проклятой царской своры и пускает их в расход без разделение на женщин и детей, – сказал я, – завтра он перейдет на истребление тех, кого считает буржуями, в том числе врачей, священников, инженеров и учителей, а послезавтра начнет стрелять из пулеметов в народ, бунтующий против зверств продотрядов, которые подчистую выгребают из деревень все съестное, чтобы накормить такие же голодные города. Вы думаете, что двадцать миллионов жертв Гражданской войны – это по большей части люди, непосредственно погибшие в ходе боевых действий между красными и белыми? Черта с два! Это голод, холод в городах, куда перестало поступать топливо, тиф, испанка… А еще вот такие обезумевшие товарищи Голощекины в ЧК и штабс-капитаны Овечкины в белых контрразведках, которые не глядя, пускали в расход всех подозрительных, не деля их на мужчин, женщин и детей. Если бы дело затянулось, так и до полпотовщины могло дойти.

Очевидно, по ходу этого разговора у меня опять проявились нимб, крылья и корзно, потому что Ильич, немного помолчав, примиряюще сказал:

– Ну хорошо, товарищ Серегин, если