Людей в те времена хоронили в течение четырех-пяти рабочих дней, поэтому бальзамирование было не так популярно. Сейчас организация похорон стала более затянутой, отчасти из-за бумажной волокиты, связанной с выдачей свидетельства о смерти, и из-за сложностей с согласованием графика, поэтому в Великобритании за год бальзамируют где-то 50–55% умерших[108] (в Америке, по оценкам экспертов, похожая ситуация, хотя там не публикуют отраслевую статистику). В Танете — тихом районе, где находится город Маргит, на 110 тысяч человек приходится шестнадцать ритуальных агентств (шесть из них принадлежат семейству Горов) и всего один крематорий, поэтому похороны редко проходят раньше трех недель после смерти. «Очень сложно составить расписание, если только родственники не согласны хоронить в половине десятого утра, — объясняет он. — Но кто поедет сюда черт-те откуда к девяти тридцати? А холодильная камера — прекрасная штука, но представьте, что будет твориться у вас в холодильнике, если вы уедете на три недели. Не факт, что вам захочется его открывать». Он мягко усмехается и складывает руки под подбородком, а я вспоминаю Адама в морге. Он был мертв больше двух недель, но запах смерти появлялся, только когда мы его перемещали.

Доктор Гор подчеркнуто деликатен — сказывается натренированная за 40 лет восприимчивость, умение угадывать, сколько хочет узнать человек по другую сторону стола. В похоронной отрасли полно эвфемизмов — эту особенность Джессика Митфорд тоже терпеть не могла, — однако во время нашей беседы Гор обходится без фокусов. Я благодарю его за это. «Ну, вы ведь ко мне пришли не потому, что у вас сегодня умер родственник, — улыбается он. — Это другая атмосфера». По его словам, если бы я потеряла близкого, он бы описал бальзамирование как нечто похожее на переливание крови. После этого люди обычно не задают лишних вопросов.

В наши дни то, что он называет «жестокой реальностью» смерти, спрятано от нас так тщательно, что можно не волноваться: на похоронах этого не увидишь. В Англии и Австралии гроб обычно не открывают. В отличие от Америки, где собравшиеся могут пройти мимо и присмотреться к покойному, как на церемонии прощания с Авраамом Линкольном, смерть здесь скорее напоминает тихую семейную встречу, а не публичное мероприятие. Желающих увидеть тело никогда не бывает много. В таких случаях устраивают посещение в «Часовне покоя», маленькой комнатке в похоронном бюро (религиозная атрибутика будет присутствовать только по желанию близких). Именно там можно оценить работу бальзамировщика, но ее все равно редко замечают даже те, кто сам заказывал «гигиеническую обработку трупа», как принято называть эту процедуру при согласовании церемонии. Результат выглядит так заурядно, так естественно, что трудно догадаться, какое изумительное техническое мастерство потребовалось для создания этой нормальной картины, — по крайней мере, так утверждает доктор Гор. Мне, конечно, сложно себе представить, о чем идет речь. Я не видела забальзамированных покойников и не могу сравнить их с нетронутыми. Раздутые при бальзамировании демонстрационные трупы, на которые мне довелось посмотреть, вообще из другой категории: их сохраняют по утилитарным соображениям, а не для того, чтобы верно передать образ, к которому привыкли родные и друзья. На фотографиях я видела выдающихся забальзамированных мертвецов. Нетленное тело Ленина в стеклянном саркофаге — он умер почти столетие назад и с тех пор мало изменился благодаря неустанному труду ученых. Спящую Арету Франклин, освещенные стопы которой возвышаются на белой подушке в конце сияющего золотом гроба. Розалию Ломбардо, которая умерла от испанки, не дожив неделю до второго дня рождения, и стала последней поставленной на полку в катакомбах монастыря капуцинов в сицилийском Палермо. Она лежит в крохотном гробу со стеклянным верхом и лишь совсем недавно начала выцветать. Но какая польза человеку от возможности увидеть мертвое тело, которому искусственно придали живой вид?

Доктор Гор убежден, что по мере уменьшения важности религиозной компоненты похорон, которую отмечал и Рон Тройер, для скорбящих становится важнее тело умершего и, следовательно, бальзамировщик. «В самых распространенных религиях человек состоит как бы из двух частей: есть тело и есть душа. Если не веришь в духовное, остается только физическое, — поясняет он свою мысль. — Пока труп не похоронят, все еще есть чувство, что человек здесь, пусть и умер. Для тех, кто в этом нуждается, даже в “Часовне покоя” продолжаются какого-то рода отношения».

Умершие безопасны, гигиеничны, и с ними вполне можно находиться рядом вопреки тому, что заявляли Джессике Митфорд многие бальзамировщики. Доктор Гор ни на что подобное не намекает. По закону бальзамирование требуется только в том случае, если труп возвращают за границу и на этом настаивает страна-получатель. Однако доктор Гор уверен, что последний образ имеет значение. «Если ты живешь за рубежом и давно не видел мать — а похороны задерживают часто именно для того, чтобы успели съехаться близкие, — бывает очень важно провести с ней несколько мгновений».

«И ее последний образ будет не…»

«…Не таким удручающим. Реальность отвратительна. В этом есть некая ирония. Если начать говорить “Мы ничего не будем делать с трупом, она на самом деле выглядит вот так”, от этого кому-нибудь станет лучше? Совсем не уверен».

Я думаю об этом какое-то мгновение и пытаюсь представить, что хотела бы или ожидала бы увидеть сама. Тела в морге Поппи выглядели мертвыми, и это зрелище не показались мне особенно травмирующим, но ведь я не знала этих людей при жизни. Это интересно. Допустим, человек на твоих глазах медленно угасает, становится изможденным, меняется внешне. Можно ли стереть все это, если на какое-то мгновение увидеть его в гробу как живого? «Лично мне кажется, что честность обнадеживает, — возражаю я. — Я одна так считаю?»

«Ничуть. Тут вопрос в том, что у людей разные представления о том, что считать честностью и что — шокирующей реальностью, — терпеливо объясняет он. — Любопытно то, что мы сами сотворили этот непознанный мир. В кино мертвецов изображают живые актеры, прикидывающиеся мертвыми. Обычно покойники выглядят по-другому, но публика об этом не догадывается или не может этого осознать. В нашей стране уже примерно полтора столетия бальзамируют трупы. Немного поздновато говорить “Давайте с этим заканчивать. Пора вернуться к настоящим корням”».

Доктор Гор обещает связать меня со специалистом, который покажет процесс бальзамирования. Сам он теперь нечасто занимается трупами. Он — капитан этого корабля и должен больше следить за курсом. Я благодарю его и уверяю, что не стану делать из этого интервью очередной ужастик. Этого боятся почти все, с кем я беседовала, собирая материал для данной книги, и именно поэтому мне пришлось встать до зари и три часа ехать в этот приморский городок для разговора, который, как я подозреваю, был некой системой отбора. Мне потребовалось пять месяцев, чтобы встретиться с бальзамировщиком, и это можно понять: журналисты и редакторы с незапамятных времен используют людей, работающих с мертвыми, как источник дутых сенсаций. Мне самой много лет приходится отговаривать редакторов от клишированных украшений, «приглушенных тонов» и высоких мрачных гигантов, которые приветствуют вас в скрипящих дверях, подобно Ларчу, дворецкому семейки Аддамс. Однако Британский институт бальзамировщиков с радостью готов показывать этот процесс — не публике, но любому, кто им интересуется. Может быть, они не ждут от журналистов ничего хорошего, но они хотят просвещать, а я признательна и не настроена на конфликт.