Когда в 1865 году в результате покушения погиб Авраам Линкольн, его тело тоже везли через всю страну. Поездка из Вашингтона в родной городок в Иллинойсе, где должны были состояться похороны, продолжалась три недели. Путь пролегал через семь штатов и тринадцать городов. Президент возлежал в гробе с открытой крышкой, и тысячи людей стекались отдать ему последнюю дань уважения. Попутно они могли оценить работу бальзамировщика: человек был мертв, но выглядел не так, как знакомые им мертвецы. Бальзамировщиков во время войны окружала всеобщая подозрительность и враждебность — Армия США получала жалобы от обманутых ими семей, и как минимум двоих официально обвинили в преступном удерживании забальзамированных тел в заложниках, пока семьи их не выкупят, — однако процедура стала восприниматься как нечто амбициозное, хотя и глубоко коммерциализированное[103].

Один специалист в Пуэрто-Рико дошел до крайности и стал превращать трупы в статуи для их собственных поминок: умерший боксер стоял в углу боксерского ринга, демонстрируя, что он не сдается, а сраженный пулей гангстер держал в руках пачки стодолларовых купюр[104]. Но в основном задача бальзамировщика сводилась к тому, чтобы все выглядело так, как будто ничего не случилось. Он должен был сделать мертвого с виду живым, но спящим, как реставратор возвращает картину в то состояние, в котором она могла бы быть. Он должен размыть линию между жизнью и смертью. Но если человек умер, зачем заставлять людей верить, будто это не так?

В 1955 году английский антрополог Джеффри Горер писал в своем эссе «Порнография смерти» (The Pornography of Death), что наши современники «неустанно скрывают уродливую реальность смерти и искусство бальзамирования — это искусство полного отрицания»[105]. Споры на эту тему продолжаются в литературе о смерти и учебниках по бальзамированию до сих пор. Позже, в 1963 году, Джессика Митфорд выпустила книгу под названием The American Way of Death («Американский путь смерти») — очень остроумный и одновременно радикальный взгляд на индустрию похорон. Автор всесторонне и довольно безжалостно копалась в грязном белье этой отрасли и обнажила все, что можно продать клиенту за большие деньги, все, чему можно придумать обманчивое название, все, что можно скрыть вуалью иллюзии, будто это непременно требуется по закону. Она заявляла, что бальзамирование не сохраняет тело на неопределенный срок; и ей так и не удалось получить прямого ответа на вопрос о том, вредят ли незабальзамированные трупы здоровью живых, как утверждают многие бальзамировщики. Следовательно, заключала она, эта процедура — всего лишь очередной источник барышей для организаторов похорон. Главной идеей ее книги было то, что похоронная индустрия охотится на самых уязвимых.

Может быть, Митфорд была слишком самоуверенной (упомяни ее походя в разговоре с бальзамировщиком — и атмосфера нагревается до сих пор), однако она была права в том, что умирать дорого. Даже сейчас люди регистрируются на GoFundMe, чтобы через краудфандинг собрать средства на простейшие похороны. При желании можно вступить в программу с ежемесячными взносами, которые потом покроют расходы на погребение, — это будет стоить как средней руки договор на телефонную связь. Достаточно прогуляться по какому-нибудь викторианскому кладбищу в Лондоне, чтобы убедиться, как дорого бывает похоронить человека и сколько люди были готовы — и до сих пор готовы — за это отдать. Смерть, разумеется, может быть очередным способом щегольнуть своим состоянием. На Хайгейтском кладбище, где надгробия украшают посмертные бронзовые маски авторства Ника Рейнольдса, есть шикарный мавзолей одного газетного магната, который специально заслоняет вид с аллеи.

Что касается темы бальзамирования, у Митфорд вызывало подозрение то, что похоронные агенты «рядятся в мантию психиатра, когда им это выгодно»[106], и уверяют, что данная процедура оказывает на скорбящих психотерапевтическое воздействие. Я читала ее книгу 15 лет назад, и мне тогда понравился такой подход к теме. Никакого личного опыта в этом отношении у меня на тот момент не было, но я предполагала, что все так и есть. Это казалось мне логичным.

И вот я в кафе, и напротив меня сидит обаятельный, уже вышедший на пенсию бальзамировщик по имени Рон, а рядом с ним — его жена Джин. Он говорит, что его задело, когда я в одной журнальной статье назвала физический процесс бальзамирования «насильственным»[107]. Мы уже несколько часов беседуем о его жизни и карьере. Встретиться с ним предложил мне доктор Джон Тройер. Рон Тройер — его отец, и во многом благодаря ему Джон стал тем, кем он сейчас является, — директором Центра изучения смерти и общества Батского университета. Об отце он рассказывал на тех поминках по умершему философу вскоре после того, как Поппи сообщила, что первый покойник, которого ты увидел, не должен быть близким тебе человеком. В семье Джона смерть не замалчивали, а когда дома что-то считается нормальным, а в других местах табуированным, очень легко на этом зациклиться — мне ли не знать. Сейчас родители приехали к нему в гости из Висконсина. На дворе февраль, идет снег, и они — единственные в этом людном бристольском кафе, одетые в куртки. Все без исключения англичане, входя с улицы, выглядели лично оскорбленными такой погодой, и не буду прикидываться, что я была выше такой реакции.

Рону 71 год. Он высок, широкоплеч, а его лоб напоминает мне об Арнольде Шварценеггере. Прежде чем мы перешли к обсуждению бальзамирования, он рассказывал мне о том, как менялась на его глазах отрасль, которой он посвятил 35 лет жизни. Распространение в 1970-х годах хосписов — это движение инициировала в Лондоне в конце 1960-х и перенесла затем в Америку Сисли Сондерс — вызвало сдвиг в нашем отношении к умиранию. Его перестали считать ожесточенной медицинской битвой и стали воспринимать спокойнее. Когда Рон только начинал свою деятельность в качестве похоронного агента, большинство людей умирало в больницах и относительно немногие гибли на автодорогах и рельсах. Когда он выходил на пенсию, ему в основном приходилось ездить на дом, где можно было спокойно сесть с умирающим у смертного одра. Рон говорил и о том, как на протяжении десятилетий религия постепенно теряла популярность и роль похоронного агента трансформировалась — из чисто утилитарной, когда нужно было убрать тело, пока церковь заботилась о душе и скорбящих, до сегодняшней, когда надо заниматься своего рода консультированием тех, кто потерял близкого. Он учился в Миннесотском университете, а потом сам там преподавал, и доля женщин, осваивающих его специальность, выросла с почти нулевой до 85%.