в тоннеле!

– Во-первых, я вам, гражданка Говердовская, не товарищ! Во-вторых, вы же знаете, что офицерам и служащим Бамлага запрещено использовать в личных целях труд военнопленных.

Сталина усмехается.

Зэки и зэчки работали на огородах, обшивали и обстирывали семьи офицеров, убирались в домах, кололи дрова и топили печки. У больших начальников были свои личные повара и парикмахеры. Мастера, отобранные из заключенных.

Летёха, которого нам следует уже называть Старлеем, продолжает дознание, порученное не кем-нибудь, а самим командиром Бамлага Френкелем!

Тут нельзя ударить лицом в грязь.

Тут надо применить всё накопленное и познанное за годы псарни.

Так называли почетную службу в рядах НКВД, а потом и эмвэдовскую. Псарня она и после реформы осталась псарней.

– Гражданка Говердовская! Прошу четко отвечать на поставленные вопросы, а не рассказывать про то, как вы ударно трудились на стройке. Вы про свои достижения успели красочно доложить с трибуны! Цветочки на клумбах, покрашенные полы в бараках и фонтанчики на портале. Когда и при каких обстоятельствах вы вступили в половые отношения с японским самураем Саньямой?!

– Ни в какие отношения я с ним не вступала!

Летёха задумчиво барабанит пальцами по столу, смотрит в мутное окошко и кладет на край стола пистолет. Достал его из кобуры. Известный всем прием. Сейчас наступит момент истины. Кто кого? Или подозреваемая начнет давать нужные следователю показания, или…

Что – или?

Василий встает и закрывает дверь кабинета на щеколду. Возвращаясь, пинком вышибает табуретку из-под Сталины. Говердовская падает на спину. Руки у нее за спиною скованы наручниками. Летёха прыгает на арестованную. Рвет пуговички на вороте гимнастерки и с вожделением достает груди Сталины. Играет ими, пробует дотянуться губами.

А Сталина, странно, не сопротивляется.

– Может, и лейтенантику залетному не давала? А если я сейчас проверю?

Расстегивает галифе, пробует раздвинуть ноги Сталины. Сталина поддается. Кажется, даже начинает слегка постанывать. Тем самым усыпляет бдительность Василия-страдальца. Она давно видела, что нравится Летёхе.

Сталина крупная и сильная молодая женщина. Она понимает, что кричать бесполезно. Никто не посмеет зайти в кабинет следователя во время допроса.

Она как бы затевает любовную игру.

А потом, изловчившись, коленом бьет Василия в пах.

Со стоном отваливается Старлей. Или тут все-таки – еще Летёха?

Старлей не позволил бы так провести себя.

Говердовская вскакивает на ноги.

– Расстегни наручники, говнюк! Связанную бабу взять не можешь. А еще туда же – в следаки! «Расскажите, как вы были завербованы японской разведкой…»

Она передразнивает Летёху.

– Я тебе сейчас оформлю нападение на следователя во время допроса! – визжит Летёха. – Еще пятерик получишь!

– Ничего ты не оформишь, – спокойно говорит Говердовская, – потому что я всем расскажу, что ты не смог со мной, связанной, справиться. Мужик – через жопу вжик! Развязывай руки. Подпишу все твои фантазии. Кроме эротических. А изнасиловать и калечить себя не дам. Я беременная. Прошу занести в протокол допроса. Официально.

Василий наконец успокоился, ширинку застегнул.

В удивлении пучит черненькие глазенки-пуговки на Сталину:

– Откуда ты знаешь – беременная? Ветром, что ли, надуло?

– Не грусти, Васёк! И не отчаивайся сильно. Не от японского самурая. От советского офицера-орденоносца Константина Яркова, вернувшегося с войны!

– Тю… Так ты же только вчера с ним снюхалась! Отправлю на освидетельствование!

– Отправляй не отправляй… Женщина сама знает, когда она залетела. И еще запомни, Вася! Это ты к шалашовкам из четвертого барака бегаешь. Как кобель к сучкам. А у нормальных людей и любовь бывает!

Говердовская насмешливо смотрит на своего неудачливого воздыхателя.

Василий наконец расстегивает наручники на ее запястьях.

Сталина потирает кисти рук и застегивает воротник гимнастерки:

– Медицина тут ни при чем. Пиши: «Выполняя постановление товарища Берии об улучшении условий содержания заключенных в местах ИТЛ, подследственная Говердовская переусердствовала и обнаружила ненужный либерализм…» Поправь: «не обнаружила», а «проявила»! «Оборудовала цветочные клумбы, разбила фонтаны, чем способствовало ослаблению порядка в исправительно-трудовом лагерном пункте и нарушению трудовой дисциплины. К дневной пайке добавляла кружку молока ударницам скального фронта. На территории лагерного пункта действовал женсовет, который решал общие вопросы содержания бараков. Игра в демократию привела к тому, что совет лагеря начал заменять инструкции и общие установки режима, разработанные Народным комиссариатом внутренних дел для ИТЛ». Записал?!

Василий не успевает строчить. А ведь он даже и не знал, как подобраться к щекотливому вопросу. Френкель особо настаивал на пункте: враждебное и пагубное попустительство врагам народа.

Вот это баба! Ах, как жалко, что не те она песенки пела! Сталина как будто слышит мысли следователя:

– Френкель заказал? Небось не понравилась моя песня? Пиши. «Песню “Сиреневый туман” пели у костра тоннельщицы из второй фаланги. Кто конкретно – фамилии не запомнила. Запевала Анастасия Костикова, бригадир. Она погибла в штольне два месяца назад».

– А вот эти, конкретно, слова откуда в песне взялись?

Василий читает по подготовленной бумажке:

Остались позади все встречи, расставанья,Остались позади тюремные года.Все скрылось, как во сне, в сиреневом тумане,Лишь светит, как маяк, Полярная звезда.

Сталина пожимает плечами:

– Думаю, что сами зэчки досочинили.

На самом деле, мы хорошо помним, что песня пришла к Сталине Говердовской ниоткуда. Она пришла к ней из будущего.

Песню вложил в ее уста, как писали в старинных романах, автор. Он тогда еще не знал, что «Сиреневый туман» сослужит недобрую службу в судьбе его главной героини.

Эх, эх!

Знал бы, как говорится, соломки подстелил.

И Сталина спела бы «Марш женских бригад» композитора Дунаевского. На слова все того же Лебедева-Кумача.

Идем, идем, веселые подруги,Страна, как мать, зовет и любит нас!Везде нужны заботливые рукиИ наш хозяйский, теплый женский глаз.

И дальше там что-то еще, про единение мужчин и женщин…

Вспомнил!

Цвети, страна, где женщина с мужчинойВ одних рядах, свободная, идет!

В признательные показания Сталины Георгиевны Говердовской остается дописать пункт о вербовке японской разведкой.

Сталина спрашивает:

– У тебя есть доказательства, что он резидент?

Летёха молчит.

Потом, нехотя, показывает листочек отпечатанного документа.

На языке спецслужб документ называется ориентировкой. Читаем:

«Взаимодействие разведок Японии и Польши. 25 августа 1933 г. секретарю ЦК ВКГ(б) Лазарю Кагановичу зампредседателя ОГПУ Ягода и начальник Экономического управления ОГПУ Миронов писали, что… на территории Союза действует разветвленная шпионская сеть, созданная разведывательными органами Польши. Были установлены конспиративные явки польской разведки в Москве (квартира гр-на Клячко Льва Аркадьевича на Троицкой улице в д. № 1 дробь 4. кв. 2) и в Киеве (кв. гр-ки Арабок Марии Пахомовны – «Люси», ул. Короленко, д. № 71 на 1-м этаже)».

Сталина поднимает голову от листка:

– Москва и Киев. При чем здесь польская разведка на Дальнем Востоке?!

На душе у Сталины тревожно: подбирается к ней Летёха, подбирается.

Василий снисходительно бросает:

– Читай дальше.

Сталина читает:

«В материалах отражается взаимодействие японской и польской разведок. Так, в связи с заданиями агента польской разведки (агентурное прозвище «Сова») о получении сведений по оборонным работам на границах, был завербован для шпионской работы по Дальнему Востоку инженер Рыбальченко, работавший участковым прорабом на строительстве по укреплению Маньчжуро-Китайской границы. При аресте участника к-р организации Улановского,