– Прекрати, пожалуйста, – Сванидзе нервно коснулся руки супруги, впившейся откровенно злым взглядом в Енукидзе. Мария одернула руку, схватившись за бокал.

– Какие же вы все трусы, – шепотом процедила мужу Мария, но сидящие рядом сестра Надежды Анна Сергеевна со своим мужем Станиславом Реденсом не могли этого не услышать. – Или он и под тебя девочек подкладывает?

– Я прошу тебя – замолчи, – Сванидзе больно сжал руку жены.

– Как ты можешь сидеть за одним столом с этим животным? Ему же девочек десятилетних приводят несчастные матери, чтобы от голода не сдохнуть в вашем коммунистическом раю. А вы перед ним все лебезите, он ведь и за орденок похлопочет, и за домик, и за должностишку со спецпайком для родственничка. Ненавижу! – Мария наконец высвободила руку из мужней хватки.

Сталин, услышав ссору, через стол окатил тяжелым взглядом чету Сванидзе.

– Что поделаешь, Алеша, красивая жена – всегда строптивая баба. Говорил, не женитесь на красивых, женитесь на мудрых. Ведь правду я говорю, Авель? – Сталин кивнул старому товарищу.

За столом повисла нервная тишина, которую через мгновение ловко перебил Реденс, породистый сорокалетний поляк в лычках комиссара госбезопасности:

– Я предлагаю поднять тост за хозяйку этого дома. За верную соратницу нашего дорогого и любимого товарища Сталина – очаровательную Надежду Сергеевну.

– Как возразишь этому грозному чекисту, да к тому же моему свояку. Он-то в Аллилуевых лучше меня разбирается, – согласился Хозяин.

Воздух наполнился звоном бокалов и обрывками плоских комплиментов хозяйке. Дальше о чем-то малозанимательном страстно рассуждал Николай Бухарин, плешивый партийный бонза с усами и лохматым подбородком. Его горящие глаза, в отличие от метавшегося рта, двигались резко, но редко, от точки к точке.

Рядом с Бухариным подавленно сидела его малопривлекательная жена Эсфирь Гурвич с их дочкой Светланой, которая хотела спать, а оттого капризничала и хныкала. Бухарин со своей нынешней супругой был давно в разладе, но Эсфирь дружила с Надеждой, а Света Сталина привязалась к своей маленькой бухаринской тезке. Поэтому Николай Иванович, которому с таким трудом удалось вырваться из опалы, вернув себе расположение Сталина, терпел жену и дочь.

По другую руку от глашатая Бухарина восседал холеный мужчина лет тридцати пяти, одетый явно не по советской моде. Он улыбался скользкой и глупой улыбкой. То был брат Надежды – Павел Аллилуев, в последнее время работавший в Германии на контроле за качеством закупаемой по секретным контрактам у немцев авиационной техники. Он имел смутное представление о самолетах, двигателях и международной торговле, но, облагодетельствованный высоким родством, счастливо довольствовался теплым местечком. Свою супругу, два дня назад прибывшую с ним из Берлина, Павел называл Женечкой, она была бабой крупной, властной, в безвкусном лиловом платье, неудачно подчеркивающим обвислые бока и рыхлые бесформенные ноги. Женечка, не замечавшая мужниных стеснений, большими кусками глотала ягненка, запивая его водкой. В гастрономических перерывах она о чем-то хихикала на ушко изящно-молоденькой, но нестерпимо порочной новой жене Буденного Ольге. Мадам Буденная вся была пропитана милой глупостью и бесконечным весельем. Глаза круглы, летучий и бестолковый взгляд переполнен желаниями, но лишен всякой мысли. Узкие губы неустанно дрожат улыбкой, обнажая ровные, но мелкие зубы. Нос грубоват и слегка вздернут, – но эта маленькая несуразность лишь добавляла Ольге шарма, милой беспечности и беззащитного очарования.

– Скажи тост, дорогой Серго, – Сталин обратился к моложавому грузину с большими смоляными усами, сидевшему по правую руку от вождя.

Зампреда Советского правительства Григория Орджоникидзе все друзья и близкие к нему люди обычно звали партийной кличкой «Серго». С Кобой они дружили больше двадцати лет, познакомившись в 1907 году в бакинской тюрьме, куда по обвинению в бандитизме посадили Серго. Орджоникидзе, как один из самых близких соратников Сталина, общался с ним на «ты» и обладал редким правом критиковать вождя. Дождавшись, когда сам Сталин нальет в его бокал рубиновый маджари, Серго оправил сюртук, откашлялся и повел тост. Он говорил о подпольной работе, о тюрьме, о революции и победах в гражданской войне, о том, как все смертельные испытания партия под прозорливым руководством Иосифа Виссарионовича героически преодолевала. Набившие оскомину, заплесневевшие истории Орджоникидзе так искусно оборачивал в ораторский пламень, что даже Ольга Буденная, завороженная страстью товарища Серго, впившись глазами в смоляные усы, кроме него, уже никого не видела и не слышала.

Но больше всех Серго внимал брат Надежды Аллилуевой Федор. Его странное и нежно-детское лицо, явно не соответствовавшее тридцати годам, свела восторженная судорога. Каждой фразе тостующего он твердо кивал и о чем-то шевелил губами. В семье Аллилуевых Феде прочили самое блестящее будущее. С детства он отличался незаурядными способностями в точных науках. Гимназию окончил с золотой медалью и пошел в гардемарины. Но революция рекрутировала Федю в ряды большевиков, и он оказался в отряде легендарного Камо, бандита, террориста и «художника революции», как называл его Горький. Камо любил устраивать своим бойцам проверки на преданность. Когда очередь дошла до Федора Аллилуева, он был «захвачен в плен», вокруг «кровь» и «убитые» товарищи. Оказавшись между предательством и смертью, Федор поплыл рассудком, он сам себе улыбался и сам с собою разговаривал. Блаженного Федю Сталин взял на секретарское довольствие. В придворном юродивом Иосиф Виссарионович видел что-то благородное и царственное, хотя, надо отдать должное, Федя довольно неплохо справлялся с бумажными обязанностями.

Восхитительную патетику Орджоникидзе прервало появление нового гостя. Остановившись на пороге веранды, вновь прибывший хотел дождаться завершения тоста, но был шумно встречен приветствием хозяина:

– А вот и товарищ Киров! Опаздываешь, Сергей Миронович. Хозяйку расстраиваешь. – Сталин поднялся с места, поспешив обнять друга.

– Иосиф Виссарионович, поезд из Ленинграда, как всегда, подвел. Мало мы в гражданскую железнодорожников расстреливали.

Освободившись из объятий вождя, Киров нежно пожал протянутую руку Надежды.

– Спешил, как мог, Надежда Сергеевна, простите меня сердечно.

– Штрафную ему! – засмеялся Сталин. – Как раз под тост Серго.

Пока Кирову наливали водку, Орджоникидзе быстро смял тост, и все, наконец выпили. Дорогого гостя Сталин усадил меж собой и Авелем Енукидзе. Сергей Миронович Киров, возглавлявший партийную организацию Ленинграда, считался самым близким другом Хозяина и вторым человеком в Советском государстве. За столом на фоне прочих лиц он смотрелся на особицу благодаря своей русской мужицкой породе и душевному здоровью. Киров много шутил, балагурил, словно не замечая подлых улыбок, плохо скрывавших зависть и ненависть к сталинскому любимчику.

– Что станем делать с Закавказьем, Серго? – Сталин обратился к Орджоникидзе, вполоборота повернувшись к Кирову. – Почему этот ваш феодализм такой непрошибаемый? Почему ни Микоян, ни ты сделать ничего не смогли? Здесь в России все можете, а у себя порядок навести – кишка тонка. Все малодушничаете с земляками, это вам не русскими ваньками командовать, – Коба подмигнул Сергею Мироновичу.