– Любишь свою сестру, Ося? – Сталин потрепал за волосы маленького тезку.

Мальчик равнодушно кивнул, уплетая кусок малинового пирога.

Внук не походил на деда. От грузинской породы не перенял ничего. Черные кучерявые волосы, растопыренные уши с вытянутыми, словно от тяжести, мочками, большой крючковатый нос выдавали в нем отменную еврейскую породу, доставшуюся от отца – Григория Мороза. Второй дед маленького Оси, объявленный врагом народа, уже несколько лет как прописался в ГУЛАГе.

Сталин вдруг поморщился, побледнел, отпустив внука, осел на стул.

– Устал? – Светлана взяла отца за руку, не решаясь обнять.

– Нет, нет, просто иногда хочется полежать. Знаешь, я ведь курить бросил.

– Наконец-то, после пятидесяти лет твоей самой вредной привычки, – Светлана покосилась на пачку папирос, лежавшую на краю стола. – Врачи говорят, в твоем возрасте это очень вредно.

– Знаю я этих врачей – вредители и шарлатаны. Если бы не они, и Жданов, и Щербаков… – Отдышавшись, Сталин взял на руки внучку, полную противоположность старшему брату. Русые волосы, серые глазки, пуговкой курносый носик выдавали в девочке рязанскую, ждановскую породу от нынешнего супруга Светланы – сына покойного Андрея Жданова, несостоявшегося преемника вождя.

– Их бы все равно Берия рано или поздно уничтожил, как всю нашу семью, – выдохнула Светлана, глядя куда-то вбок, не решаясь посмотреть в отцовские глаза.

– Берия лишь исполнял приказы партии, мои приказы, – прокряхтел Сталин, сильно прижав к груди внучку.

Девочка от неожиданности вздрогнула, надула кукольные губки, но не заплакала.

– Я не верю. – Светлана все-таки заглянула в глаза отца, но нашла в них лишь раздражение и упрямство. – Ты не мог сам решить расстрелять дядю Авеля. Это же твой друг, мамин крестный, он нес ее гроб, в отличие… – ее губы задрожали.

– Давай, давай, договаривай! В отличие от меня? – Раздражение Сталина начинало искрить злобой. – Ты же знаешь, почему я не был на похоронах. Враги манипулировали твоей матерью через дружбу с их еврейскими женами, через всякие вонючие книжонки. Она пыталась навязывать мне то, чего хотели они. А когда она, наконец, все поняла, ей не хватило сил это признать, стать вновь мне соратником и другом. Ее адская гордыня оказалась сильнее любви ко мне, к тебе, к Ваське. Она предала всех нас. Где был ее драгоценный крестный? Как всегда, пьяный развлекался с малолетками.

– Это все клевета и мерзкие слухи! – прошептала дочь побелевшими губами, нервно мотая головой.

– Это признательные показания твоего дяди Авеля, которые он дал в суде. К нему девочек привозили восьми-девяти лет. Его и Машка за это всю жизнь ненавидела. Она так искренне обрадовалась его аресту.

– Но если, как ты говоришь, об этом все знали, то почему молчали, почему не арестовали сразу?

– Партия большевиков – не институт благородных девиц. Если бы мы расстреливали и сажали наших соратников за бытовые преступления, это было бы самоистребление. В конце концов, мы все убийцы. Руководители партии могут совершить только одно преступление – преступление против партии. Поэтому мы закрывали глаза на шалости вашего любимого крестного. Нравились ему школьницы, ну и черт с ним. Я не ханжа, сколько я Каплера[12] твоего терпел? Забыла? Но как же Авеля ненавидела Маша! – Сталин про себя отметил, что сбил напор дочери. – Не в пример своему мужу. Алеша дрожал перед Авелем. Трус! Я ей потом сказал: «Ну что, довольна?» Она тогда гордо промолчала. Зато как Алеша расчмокался, мол, правильное и своевременное решение. Тьфу!

– А через полгода ты их самих арестовал, чтобы в 42-м поставить к стенке, – все же огрызнулась Светлана.

– Если бы я не покончил с подонками в собственном окружении, то закончил бы как Гитлер. И тебя, и Ваську никто бы не пощадил.

– Но ведь дядя Алеша никогда не был врагом. Это же интеллигентный, чувствительный человек. А тетя Маша?

– Сам по себе он, конечно же, беспомощен, как червяк. Но, признав и прочувствовав своим интеллигентным и тонким нутром во враге силу, он бы непременно встал на его сторону. А Машка всегда ненавидела партию.

– А Джонник, их мальчик, славный мальчик?

– А что Джонник? Он больной, его лечили.

– Лечили? Несколько лет в тюремной психушке?

– От осинки не родятся апельсинки. Волчье семя! Что с ним прикажешь делать? Отпустить, чтобы этот полоумный разгуливал по Москве и рассказывал, как он сидел на коленях у дяди Сталина, а еще с кем путалась его дочь или как прожигает жизнь Сталин-младший?

– Вася-то здесь при чем? – Светлана неуверенно отступала.

– Русские цари жили скромнее, чем наш Васька. Конюшни, автопарки, спортивные команды. Это же надо было додуматься для своей пловчихи целый дворец спорта отгрохать, чтобы поближе к аэродрому. Про его автомобили я вообще молчу, Геринг сдох бы от зависти.

– А дядю Реденса зачем убивать? Он же был тебе так предан!

– Эта хитрая шляхта женился на твоей некрасивой тетке, чтобы сделать карьеру и ближе подлезть ко мне.

– А ты, как солнце, к которому все летят и сгорают, – съязвила Светлана, отобрав у отца Катюшу.

– Не ерничай! Тебе жалко Реденса? Да знаешь ли ты, сколько честных коммунистов он уничтожил, за что его и расстреляли.

– А тетя Аня?

– Слишком много болтала.

– Я не верю, что все они враги народа.

– Любовь глупа. У самых безжалостных злодеев всегда найдутся обожатели. Я понимаю, как тяжело поверить, что те, кого ты считала семьей, оказались такой беспринципной дрянью.

– Скажи, пап, неужели тебе так легко отрекаться от родных, от друзей?

– Ни один из тех, кого я считал своими другом, не пострадал. – Сталин налил себе в стакан воды.

– А как же Бухарин?

– Бухарин – троцкист и приспособленец. Сначала он с Лейбой интриговал против меня. Когда я его простил, вернул на место, он тут же начал плести заговоры с этим недоноском Рыковым. Слуга двух господ, он растлевал партию изнутри. Проклятая помесь лисы и свиньи.

– А как же Сергей Миронович?

– Кирова убил ревнивый идиот. Как его?

– Да все же знают, что это дело рук Берии[13], как и смерть Щербакова, и Андрея Александровича. Берия уничтожил вокруг тебя самых преданных. Ты знаешь, как я ненавижу Власика, это он потакал Васе во всех прихотях, приучал его к дурацкой роскоши. Власик и туп, и тщеславен, но жизнь за тебя отдал бы не раздумывая. Ты же берешь и отправляешь его в Асбест. Папа, я за тебя очень переживаю. Я чувствую, Берия что-то замышляет.