На Лубянке почетного узника навещали только Утехин и следователь Копелянский, с которым у Валенберга сложились неплохие отношения, но не более. Убедившись, что, освободив Валенберга, вождь получит не коммунистического апостола, а опаснейшего врага, который сможет враз сломать хребет без того довольно призрачному союзу с евреями и поставить крест на советско-израильском проекте, Сталину ничего не оставалось, как поставить крест на самом Валенберге. Но действовать Коба решил с привычным ему изощренным изяществом, возложив политическую ответственность за уничтожение шведского дипломата на главного проводника еврейских настроений в советском правительстве Молотова.

14 мая 1947 года заместитель министра иностранных дел Андрей Вышинский направляет своему шефу Молотову официальную записку: «Поскольку дело Валенберга до настоящего времени продолжает оставаться без движения, я прошу Вас обязать тов. Абакумова представить справку по существу дела и предложения о его ликвидации». И «лучшему другу мирового сионизма» ничего не оставалось, как вынести смертный приговор Валенбергу. Уладив все бюрократические процедуры, Валенберга доставили к Майрановскому «для обследования». Григорий Моисеевич, напоследок удивив шведского гостя ядреным перегаром, вколол ему львиную дозу цианида.

Хитроумный Коба не только переложил вину за расправу с ангелом Холокоста на Молотова, но и нейтрализовал последнего как возможного альтернативного лидера, поддержанного Западом. Теперь же Сталин, по-видимому, решил «раскрыть» убийство Валенберга, умыв руки перед мировой общественностью. Кстати, Вышинский через два года сменит Молотова на посту министра иностранных дел.

Утехин, курирующий дело шведского дипломата, резко пошел на повышение, возглавив Первое управление МГБ СССР, однако в ноябре 1951 года попал под арест как подельник Абакумова.

– И что Утехин? – отвернулся Берия от окна, вновь обратясь к Гоглидзе.

– Слава богу, пока молчит, – облегченно выдохнул генерал.

– А вот это совсем необязательно, – едко улыбнулся Берия. – Будет о себе молчать, на нас подумают.

– Лаврентий Павлович, я не совсем понимаю. – Гоглидзе протер взмокшие ладони о лампасы.

– Пусть расскажет о волюнтаризме Молотова, по приказу которого действовал Абакумов. Может поведать, как несчастного Рауля травил Майрановский, который и так, поди, все рассказал. Пусть, наконец, до «каменной жопы» дойдет, что ролью зрителя на наших похоронах ему не отделаться. А ты организуй утечку через людей, которым Молотов безоговорочно доверяет.

– Ну, показывай свой зоопарк, – крепкоправленный моложавый военный с пушистыми усами склонился над банкой с двумя жирными ужами.

– Это мои змеи, но мама говорит, что они совсем не ядовитые. А Светланка их жуть как боится, – мальчик, на вид лет десяти, залился смехом. – А еще, дядя Семен, у меня в клетке живет ястреб. А еще ежики и лиса!

– Откуда же у тебя лиса, Вась? – ласково оскалился в усы Семен Михайлович.

– Это мне дядя Бухарин подарил, – мальчик горделиво покосился на Буденного.

– Вот подрастешь немного, я тебе коня подарю, – командарм потянул за левый ус.

– Боевого, как у тебя, дядя Семен? – мальчик с разгоревшимся азартом пожирал глазами военного.

– Самого боевого.

– Вот здорово! А конь лису не обидит?

– Мужчины, всех зовут к обеду, – молодая статная женщина обняла Буденного, поцеловав его в щеку.

– Тетя Оля, а мне дядя Семен коня обещал подарить, – не унимался мальчик. – Боевого. И буду я комиссаром, как Буденный.

Женщина, улыбнувшись, взяла мальчика за руку и повела его к столу, за которым уже вовсю суетились гости. На первый взгляд происходило типичное дачное застолье, собравшее родственников и близких друзей. Казалось, здесь не различали чинов, субординаций, дежурного подхалимства – дани обеду с начальством. В дачной сутолоке не заметно было даже прислуги. За столом хозяйничала миловидная брюнетка лет тридцати, остальные дамы с плохо скрываемым налетом чопорности старались не отставать от хозяйки, но и не обгонять ее в усердии.

Дом, на веранде которого текло застолье, выглядел довольно необычно. Он походил на скромный средневековый замок. Прежнего его хозяина – грузинского нефтяного магната Левона Зубалова – терзал страх пасть от рук наемных убийц или левых террористов. Высокая крепостная стена красного кирпича опоясывала несколько гектаров соснового леса, где и возрос готический особняк. Усадьба имела несколько выходов, позволявших в случае штурма центральных ворот незаметно уйти лесными тропами. Кроме того, к имению подтянули железнодорожную ветку, по которой на мотодрезине можно добраться до центра столицы. Клан Зубаловых владел в Подмосковье несколькими усадьбами, более просторными, более роскошными, чем эта, однако Сталин, объезжая экспроприированные владения миллионщиков и князей, расстрелянных или сбежавших из большевистской России, остановил свой выбор именно на этой угрюмой крепости своего соплеменника.

Самый старший за столом, Авель Сафронович Енукидзе недавно разменял шестой десяток, но в силу излишеств выглядел гораздо хуже своего возраста. Всклокоченные волосы, одержимый и едкий, словно уксус, взгляд, седые, острые, как бритва, усы придавали ему демонические черты. Казалось, всем своим видом Енукидзе говорил: «Я властен, знаю цену этой власти и не уступлю ни на копейку».

Авель Сафронович – крестный хозяйки дома, второй жены Сталина Надежды, которая младше Иосифа Виссарионовича на двадцать четыре года. Надя любила крестного, слушалась его. Дядю Авеля обожали дети – Вася и Света, и даже сын от первого сталинского брака Яков, бывший, к слову сказать, младше мачехи всего на семь лет, ценил Сафроновича выше всех своих родственников по материнской линии.

В иерархии партийных соратников Енукидзе занимал особое место. Он распределял квартиры и дачи среди партийной элиты и большевистских глашатаев – писателей, художников, поэтов и артистов. Секретарь Президиума ЦИК, председатель правительственной комиссии по руководству Большим и Художественным театрами, а также первый в Советском Союзе кавалер ордена Ленина повелевал благами и почестями, будучи сам неизлечимо болен алчностью и сладострастием. Окутанного почетом и дружеской любовью дядю Авеля точил лишь один ненавидящий взгляд – молодой женщины, державшейся особняком от эпицентра дачного пиршества. То была Мария – супруга брата первой жены Сталина – Александра Сванидзе, которого в ближнем круге звали по его прежней партийной кличке «Алеша». Александр Семенович с его дворянским происхождением и великолепным гуманитарным образованием резко контрастировал с общей массой разночинных большевистских недоучек, составивших костяк новой власти. Он стал первым наркомфином Грузии и впоследствии возглавил Внешторгбанк. Женился Александр Семенович на еврейской красавице, оперной певице Марии Короне. Спустя шесть лет брака Александр Семенович дождался первенца, мальчика назвали Джонрид в честь американского журналиста, воспевшего русскую революцию. Маленького Джонника родители брали с собой на все посиделки к Сталину, благо пятилетняя Светлана Иосифовна и ее тезка, дочка Бухарина, которая все лето вместе с матерью Эсфирь Гурвич проводила в Зубалово, оказались лучшими няньками на свете.