Джейкоб услышал женский визг и схватился за пистолет. Он держал руку за поясом, на рукоятке, осторожно вытаскивая ствол.

– Гони бабки, – кричал волосатый парень.

На голове его были дреды, в зубах железяки, выпрямляющие их. Джейкоб забыл, как они называются, он знал лишь, что они дорого стоят, и ему, будь у него кривые зубы, ходить бы с такими кривыми всю жизнь.

– Гони бабки, – прижимал парень к себе официантку, надавливая ей дулом на висок.

Джейкоб был сосредоточен и спокоен, он был спокойнее всех в этой закусочной. Его дыхание было ровным, ладони сухими, а взгляд просчитывал всю обстановку, он видел старую пару, что, прижавшись друг к другу, сидела за соседним столом, мужчину в костюме с телефоном у уха, он не мог его положить. Он видел всё – от влажных ноздрей официантки до капелек пота на лбу грабителя. С таким причесоном нетрудно вспотеть.

– Я убью её, – кричал парень бармену, – очищай кассу, выгребай всё.

Он как-то неестественно трясся. «Ломка», – понял Джейкоб. Не факт, что он не убьёт её.

Официантка дрожала и плакала.

«Хорошо бы она вела себя спокойней, – думал Джейкоб, – лишь бы не завопила, только молчи».

– Молчи, стерва, – грабитель ударил официантку дулом в висок.

Она завизжала. Бармен искал пакет, он не знал, куда сложить деньги, и выгребал их на стол.

– Сложи их куда-нибудь, – кричал грабитель.

Он как-то нехорошо задрожал, скрючился, резко выгнулся, вскинул ствол на бармена и выстрелил в него, в тот же миг Джейкоб выстрелил в чёрные дреды, в двух сантиметрах от виска официантки. Парень вскрикнул, откинулся и упал. Дреды окрасились красным, как и стол, как и пол возле него.

У бармена пострадало лишь бренди. Через пять минут приехали оперативники, через десять поместили парня с дредами в пакет, а после в скорую, на ней возили и трупы.

Джейкоб всё ещё сидел за стойкой. Бармен дрожал, наливая чистый виски.

– Безо льда, сэр.

– Спасибо.

Джейкоб выпил залпом.

– Как ты его подстрелил, – сказал незнакомый голос.

– Налей-ка и мне того же, – обратился он к бармену. – Сколько там было? Пара сантиметров?

– Я полицейский, нас учат стрелять.

– Знаю я вашего брата…

Джейкоб посмотрел на подсевшего. Лет сорок, лицо скандинавское, кожаная куртка, клетчатая рубашка, джинсы, туфли под крокодила, или из крокодила, часы были похожи на настоящие. От него пахло деньгами. Можно сказать, разило.

Джейкоб сглотнул слюну.

– Так ты кто? Капитан? – спросил мужчина Джейкоба.

– Сержант.

– Хреново.

– Ещё как.

– Нам нужны такие, как ты. – Человек протянул визитку – чёрная, с одним лишь телефоном. – Мы хорошо платим, парень, подумай.

В камере почти не было света. Небольшое окно, прорубленное под самым потолком, тоже закрывалось решёткой, а напротив – второй корпус здания, оно так и было буквой «П», оно так и загораживало солнце.

Может, так и лучше, зачем на него смотреть, когда ты здесь. Когда смотришь на свет, хочется выйти. Джейкоб знал, что не выйдет никогда. Прошло уже пять лет, как его посадили.

Внизу выгуливали людей – тех, кто когда-то был ими. Джейкоб не любил такие прогулки, он и себя после таких выгулов не любил. Что-то раздирало внутри, появлялось что-то вроде веры, непонятно какой, для неё здесь вообще не было места, а она зачем-то была. Джейкоб гнал эти мысли. Он знал, что человек привыкает ко многому, и вообще можно привыкнуть ко всему. Даже если тебя посадят в яму и будут раз в день спускать еду, ты научишься жить в этой яме, ты даже выходить не захочешь. Джейкоб читал о человеке в песках, давным-давно, было что-то японское. Там человек жил в яме, полной песка, и целый день выгребал его, каждый день мечтал сбежать, а через год мог бы, но передумал. Тот человек полюбил песок, что каждый день давил на него. Он сросся с ним, как сросся с несвободой. Джейкоб хотел вот так же срастись, он привыкал к этим стенам, к этой койке и решётчатому окну. Солнце через него если и проходило, было тоже решётчатым.

На протяжении двух месяцев за ним приходят люди. Джейкоба ведут в дальнюю комнату, вон того корпуса, который напротив, с ним разговаривают трое человек, иногда приходит четвёртый. Ещё у него брали кровь, немного крови, он не спросил для чего. Прикрепляли к вискам какие-то датчики, задавали разные вопросы. Странно, он вроде никогда не косил под психа, и зачем было его проверять? Ему показывали картинки с кляксами, он что-то говорил, человек в халате кивал. «Хорошо, – говорил человек, – вы молодец, Джейкоб». Он не понимал, почему он молодец и зачем это всё. Он попытался спросить, но ему не ответили.

Лучше бы они забирали Сайруса, его недавно к нему подселили, с тех пор спокойная жизнь закончилась. Сайрус мог проболтать и всю ночь.

В коридоре послышались твёрдые шаги, шли как минимум двое. Джейкоб давно научился определять людей по шагам.

Дверь заскрипела затворами: раз, два, три. Потом несмазанными петлями, протяжно отдавая болью в зубах. Джейкоб стиснул зубы. На плиточный, истёртый пол камеры ступили чёрные тряпичные тапки Сайруса. Он вошёл совершенно спокойным, будто это был и не он. Шаги его были замедленно плавными. Как и весь Сайрус. Эти лекарства хорошо умели затормаживать мозг, блокируя его центры и отключая нервную систему. Какое-то время Сайрус смотрел в стену, а после лёг и смотрел уже в потолок, долго смотрел.

Джейкоб никого не жалел, у него будто отключили эту функцию, да и Сайрус сам виноват. Если ты не устанавливаешь правила, имей смелость играть по чужим, иначе не доживёшь. Хотя, может, это и был его план – не дожить.

Джейкоб подошёл ближе и наклонился к сокамернику, всматриваясь в его белое, рябое лицо. Глаза Сайруса были раскрыты, зрачки сильно расширены. Он почти не дышал, лишь вена на шее тихо отбивала пульс.

Утром 5 мая 1993 года Морис прогуливался по территории колледжа. Перед зачётом он решил проветриться. Нет, он не был жаворонком, отнюдь, он вставал часов в девять, и это было нормально. Просто ночью сосед по комнате сбил весь сон характерной вознёй под одеялом. Когда Морис открыл глаза, то понял, что Митчелл возится там не один. Морис не сказал ни слова, просто оделся и вышел, он просидел на лестнице около часа, пока Митч не вернул его. «Прости, – сказал он, – с меня причитается». Всю оставшуюся ночь Морис смотрел в потолок. Далёкие огни проезжающих машин изредка, но проходили по нему, а через час совсем рассвело. Зелёное время на электронных часах показывало без четверти пять. Сосед сопел и посвистывал, что-то странное творилось с его носоглоткой, это часто мешало спать.

Морис вышел на улицу, было неестественно тихо. Утренняя прохлада ещё не прогретого зноем воздуха мягко гуляла под рубашкой, щекотя его спину, затёкшую шею и взъерошенные вихры. Морис пригладил их, вдохнул глубоко и забыл, как дышать. Воздух встал внутри его лёгких, где-то поперёк груди. На окне четвёртого этажа кампуса стояла девушка в белой сорочке. Её волосы закрывали лицо, ноги упирались в карниз, руками она ещё держалась за ставни. Тогда Морис понял, сколько длится секунда – она бесконечна, нет времени, когда тебя нет в нём, когда стресс будто лишает тебя плоти, оставляя одно сознание большим бестелесным комом. Морис и был этим комом. Он не чувствовал ног и рук, а если бы попытался кричать, то не услышал бы и своего голоса. Ему казалось, у него заложило уши, как бывает под водой. Он видел лишь белое платье и ноги, такие же белые, узкий покатый карниз, краснокирпичную стену, и ничего больше, и никого больше не было. Только он, она и что-то ещё, что-то тяжёлое, неприятное в воздухе. Тяжестью стал сам воздух. Он не мог ни дышать им, ни пройти сквозь него. Закричи он сейчас, и она упадёт, позови он на помощь, и та не успеет. Что же делать…