— Ну, вот тебе, милый мой, вот тебе. — Тут господин Голядкинотдал все шесть рублей серебром извозчику и, серьезно решившись не терять болеевремени, то есть уйти подобру-поздорову, тем более что уже окончательно решенобыло дело и извозчик отпущен был и, следовательно, ждать более нечего, пустилсясо двора, вышел за ворота, поворотил налево и без оглядки, задыхаясь и радуясь,пустился бежать. «Оно, может быть, и все устроится к лучшему, — думал он, — а явот таким-то образом беды избежал». Действительно, как-то вдруг сталонеобыкновенно легко в душе господина Голядкина. «Ах, кабы устроилось к лучшему!— подумал герой наш, сам, впрочем, мало себе на слово веря. — Вот я и того… —думал он. — Нет, я лучше вот как, и с другой стороны… Или лучше вот этак мнесделать?..» Таким-то образом сомневаясь и ища ключа и разрешения сомненийсвоих, герой наш добежал до Семеновского моста, а добежав до Семеновскогомоста, благоразумно и окончательно положил воротиться. «Оно и лучше, — подумалон,

— Я лучше с другой стороны, то есть вот как. Я буду так —наблюдателем посторонним буду, да и дело с концом; дескать, я наблюдатель, лицопостороннее — и только, а там, что ни случись, — не я виноват. Вот оно как! Вотоно таким-то образом и будет теперь».

Положив воротиться, герой наш действительно воротился, темболее что, по счастливой мысли своей, ставил себя теперь лицом совсемпосторонним. «Оно же и лучше: и не отвечаешь ни за что, да и увидишь, чтоследовало… вот оно как!» То есть расчет был вернейший, да и дело с концом.Успокоившись, забрался он опять под мирную сень своей успокоительной иохранительной кучи дров и внимательно стал смотреть на окна. В этот разсмотреть и дожидаться пришлось ему недолго. Вдруг, во всех окнах разом,обнаружилось какое-то странное движение, замелькали фигуры, открылись занавесы,целые группы людей толпились в окнах Олсуфия Ивановича, все искали ивыглядывали чего-то на дворе. Обеспеченный своею кучею дров, герой наш тоже всвою очередь с любопытством стал следить за всеобщим движением и с участиемвытягивать направо и налево свою голову, сколько по крайней мере позволяла емукороткая тень от дровяной кучи, его прикрывавшая. Вдруг он оторопел, вздрогнули едва не присел на месте от ужаса. Ему показалось, — одним словом, ондогадался вполне, что искали-то не что-нибудь и не кого-нибудь: искали простоего, господина Голядкина. Все смотрят в его сторону все указывают в егосторону. Бежать было невозможно: увидят… Оторопевший господин Голядкин прижалсякак можно плотнее к дровам и тут только заметил, что предательская теньизменяла, что прикрывала она не всего его. С величайшим удовольствиемсогласился бы наш герой пролезть теперь в какую-нибудь мышиную щелочку междудровами, да там и сидеть себе смирно, если б только это было возможно. Но былорешительно невозможно. В агонии своей он стал наконец решительно и прямосмотреть на все окна разом; оно же и лучше… И вдруг сгорел со стыдаокончательно. Его совершенно заметили, все разом заметили, все манят егоруками, все кивают ему головами, все зовут его; вот щелкнуло и отворилосьнесколько форточек; несколько голосов разом что-то начали кричать ему…«Удивляюсь, как этих девчонок не секут еще с детства», — бормотал про себя нашгерой, совсем потерявшись. Вдруг с крыльца сбежал он (известно кто), в одномвицмундире, без шляпы, запыхавшись, юля, семеня и подпрыгивая, вероломноизъявляя ужаснейшую радость о том, что увидел, наконец, господина Голядкина.

— Яков Петрович, — защебетал известный своей бесполезностьючеловек. — Яков Петрович, вы здесь? Вы простудитесь. Здесь холодно, ЯковПетрович. Пожалуйте в комнату.

— Яков Петрович! Нет-с, я ничего, Яков Петрович, — покорнымголосом пробормотал наш герой.

— Нет-с, нельзя, Яков Петрович: просят, покорнейше просят,ждут нас. «Осчастливьте, дескать, и приведите сюда Якова Петровича». Вот как-с.

— Нет, Яков Петрович; я, видите ли, я бы лучше сделал… Мнебы лучше домой пойти, Яков Петрович… — говорил наш герой, горя на мелком огне изамерзая от стыда и ужаса, все в одно время.

— Ни-ни-ни-ни! — защебетал отвратительный человек. —Ни-ни-ни, ни за что! Идем! — сказал он решительно и потащил к крыльцу господинаГолядкина-старшего. Господин Голядкин-старший хотел было вовсе не идти; но таккак смотрели все и сопротивляться и упираться было бы глупо, то герой нашпошел, — впрочем, нельзя сказать, чтобы пошел, потому что решительно сам незнал, что с ним делается. Да уж так ничего, заодно!

Прежде нежели герой наш успел кое-как оправиться иопомниться, очутился он в зале. Он был бледен, растрепан, растерзан; мутнымиглазами окинул он всю толпу, — ужас! Зала, все комнаты — все, все былополным-полнехонько. Людей было бездна, дам целая оранжерея; все это теснилосьоколо господина Голядкина, все это стремилось к господину Голядкину, все этовыносило на плечах своих господина Голядкина, весьма ясно заметившего, что егоупирают в какую-то сторону. «Ведь не к дверям», — пронеслось в голове господинаГолядкина. Действительно, упирали его не к дверям, а прямо к покойным кресламОлсуфия Ивановича. Возле кресел с одной стороны стояла Клара Олсуфьевна,бледная, томная, грустная, впрочем пышно убранная. Особенно бросились в глазагосподину Голядкину маленькие беленькие цветочки в ее черных волосах, чтосоставляло превосходный эффект. С другой стороны кресел держался ВладимирСеменович, в черном фраке, с новым своим орденом в петличке. ГосподинаГолядкина вели под руки, и, как сказано было выше, прямо на Олсуфия Ивановича,— с одной стороны господин Голядкин-младший, принявший на себя вид чрезвычайно благопристойныйи благонамеренный, чему наш герой донельзя обрадовался, с другой же стороныруководил его Андрей Филиппович с самой торжественной миной в лице. «Что быэто?» — подумал господин Голядкин. Когда же он увидал, что ведут его к ОлсуфиюИвановичу, то его вдруг как будто молнией озарило. Мысль о перехваченном письмемелькнула в голове его… В неистощимой агонии предстал наш герой перед креслаОлсуфия Ивановича. «Как мне теперь? — подумал он про себя. — Разумеется, этаквсе на смелую ногу, то есть с откровенностью, не лишенною благородства;дескать, так и так и так далее». Но чего боялся, повидимому, герой наш, то и неслучилось. Олсуфий Иванович принял, кажется, весьма хорошо господина Голядкинаи, хотя не протянул ему руки своей, но по крайней мере, смотря на него, покачалсвоею седовласою и внушающею всякое уважение головою, — покачал с каким-тоторжественно-печальным, но вместе с тем благосклонным видом. Так по крайнеймере показалось господину Голядкину. Ему показалось даже, что слеза блеснула втусклых взорах Олсуфия Ивановича; он поднял глаза и увидел, что и на ресницахКлары Олсуфьевны, тут же стоявшей, тоже как будто блеснула слезинка, — что и вглазах Владимира Семеновича тоже как будто бы было что-то подобное, — что,наконец, ненарушимое и спокойное достоинство Андрея Филипповича тоже стоилообщего слезящегося участия, — что, наконец, юноша, когда-то весьма походившийна важного советника, уже горько рыдал, пользуясь настоящей минутой… Или этовсе, может быть, только так показалось господину Голядкину, потому что он самвесьма прослезился и ясно слышал, как текли его горячие слезы по его холоднымщекам… Голосом, полным рыданий, примиренный с людьми и судьбою и крайне любя внастоящее мгновение не только Олсуфия Ивановича, не только всех гостей, взятыхвместе, но даже и зловредного близнеца своего, который теперь, по-видимому,вовсе был не зловредным и даже не близнецом господину Голядкину, но совершеннопосторонним и крайне любезным самим по себе человеком, обратился было наш геройк Олсуфию Ивановичу с трогательным излиянием души своей; но от полноты всего, внем накопившегося, не мог ровно ничего объяснить, а только весьма красноречивымжестом молча указал на свое сердце… Наконец Андрей Филиппович, вероятно желаяпощадить чувствительность седовласого старца, отвел господина Голядкина немногов сторону и оставил его, впрочем, кажется, в совершенно независимом положении.Улыбаясь, что-то бормоча себе под нос, немного недоумевая, но во всяком случаепочти совершенно примиренный с людьми и судьбою, начал пробираться наш геройкуда-то сквозь густую массу гостей. Все ему давали дорогу, все смотрели на негос каким-то странным любопытством и с каким-то необъяснимым, загадочнымучастием. Герой наш прошел в другую комнату — то же внимание везде; он глухо слышал,как целая толпа теснилась по следам его, как замечали его каждый шаг, каквтихомолку все между собою толковали о чем-то весьма занимательном, качалиголовами, говорили, судили, рядили и шептались. Господину Голядкину весьма быхотелось узнать, о чем они все так судят, и рядят, и шепчутся. Оглянувшись,герой наш заметил подле себя господина Голядкина-младшего. Почувствовавнеобходимость схватить его руку и отвести его в сторону, господин Голядкинубедительнейше попросил другого Якова Петровича содействовать ему при всехбудущих начинаниях и не оставлять его в критическом случае. ГосподинГолядкин-младший важно кивнул головою и крепко сжал руку господинаГолядкина-старшего. Сердце затрепетало от избытка чувств в груди героя нашего.Впрочем, он задыхался, он чувствовал, что его так теснит, теснит; что все этиглаза, на него обращенные, как-то гнетут и давят его… Господин Голядкин увидалмимоходом того советника, который носил парик на голове. Советник глядел нанего строгим, испытующим взглядом, вовсе не смягченным от всеобщего участия…Герой наш решился было идти к нему прямо, чтоб улыбнуться ему и немедленно сним объясниться; но дело как-то не удалось. На одно мгновение господин Голядкинпочти забылся совсем, потерял и память, и чувства… Очнувшись, заметил он, чтовертится в широком кругу его обступивших гостей. Вдруг из другой комнатыкрикнули господина Голядкина; крик разом пронесся по всей толпе. Всезаволновалось, все зашумело, все ринулись к дверям первой залы; героя нашегопочти вынесли на руках, причем твердосердый советник в парике очутился бок обок с господином Голядкиным. Наконец он взял его за руку и посадил возле себя,напротив седалища Олсуфия Ивановича, в довольно значительном, впрочем, от негорасстоянии. Все, кто ни были в комнатах, все уселись в нескольких рядах кругомгосподина Голядкина и Олсуфия Ивановича. Все затихло и присмирело, всенаблюдали торжественное молчание, все взглядывали на Олсуфия Ивановича,очевидно ожидая чего-то не совсем обыкновенного. Господин Голядкин заметил, чтовозле кресел Олсуфия Ивановича, и тоже прямо против советника, поместилсядругой господин Голядкин с Андреем Филипповичем. Молчание длилось; чего-тодействительно ожидали. «Точь-в-точь как в семье какой-нибудь, при отъездекого-нибудь в дальний путь; стоит только встать да помолиться теперь», —подумал герой наш. Вдруг обнаружилось необыкновенное движение и прервало всеразмышления господина Голядкина. Случилось что-то давно ожидаемое. «Едет,едет!» — пронеслось по толпе. «Кто это едет?» — пронеслось в голове господинаГолядкина, и он вздрогнул от какого-то странного ощущения. «Пора!» — сказалсоветник, внимательно посмотрев на Андрея Филипповича. Андрей Филиппович, ссвоей стороны, взглянул на Олсуфия Ивановича. Важно и торжественно кивнулголовой Олсуфий Иванович. «Встанем», — проговорил советник, подымая господинаГолядкина. Все встали. Тогда советник взял за руку господинаГолядкина-старшего, а Андрей Филиппович господина Голядкина-младшего, и обаторжественно свели двух совершенно подобных среди обставшей их кругом иустремившейся в ожидании толпы. Герой наш с недоумением осмотрелся кругом, ноего тотчас остановили и указали ему на господина Голядкина-младшего, которыйпротянул ему руку. «Это мирить нас хотят», — подумал герой наш и с умилениемпротянул свою руку господину Голядкину-младшему; потом, потом протянул к немусвою голову. То же сделал и другой господин Голядкин… Тут господинуГолядкину-старшему показалось, что вероломный друг его улыбается, что бегло иплутовски мигнул всей окружавшей их толпе, что есть что-то зловещее в лиценеблагопристойного господина Голядкина-младшего, что даже он отпустил гримасукакую-то в минуту иудина своего поцелуя… В голове зазвонило у господинаГолядкина, в глазах потемнело; ему показалось, что бездна, целая вереница совершенноподобных Голядкиных с шумом вламываются во все двери комнаты; но было поздно…Звонкий предательский поцелуй раздался, и…