— Нет-с, Антон Антонович; я-с, видите-с, прислушайте только,Антон Антонович… Я совсем не вольнодумство, Антон Антонович, я бегувольнодумства; я совершенно готов с своей стороны и даже пропускал ту идею…

— Хорошо-с, хорошо-с. Я уж слышал-с…

— Нет-с, этого вы не слыхали, Антон Антонович. Это другое,Антон Антонович, это хорошо, право хорошо, и приятно слышать… Я пропускал, каквыше объяснил, ту идею, Антон Антонович, что вот промысл божий создал двухсовершенно подобных, а благодетельное начальство, видя промысл божий, приютилидвух близнецов-с. Это хорошо, Антон Антонович. Вы видите, что это очень хорошо,Антон Антонович, и что я далек вольнодумства. Принимаю благодетельноеначальство за отца. Так и так, дескать, благодетельное начальство, а вы, того…дескать…молодому человеку нужно служить… Поддержите меня, Антон Антонович,заступитесь за меня, Антон Антонович… Я ничего-с… Антон Антонович, ради бога,еще одно словечко… Антон Антонович…

Но уже Антон Антонович был далеко от господина Голядкина…Герой же наш не знал, где стоял, что слышал, что делал, что с ним сделалось ичто еще будут делать с ним — так смутило его и потрясло все им слышанное и всес ним случившееся.

Умоляющим взором отыскивал он в толпе чиновников АнтонаАнтоновича, чтоб еще более оправдаться в глазах его и сказать ему что-нибудькрайне благонамеренное и весьма благородное и приятное относительно себясамого… Впрочем, мало-помалу, новый свет начинал пробиваться сквозь смущениегосподина Голядкина, новый, ужасный свет, озаривший перед ним вдруг, разом,целую перспективу совершенно неведомых доселе и даже нисколько не подозреваемыхобстоятельств… В эту минуту кто-то толкнул совершенно сбившегося героя нашегопод бок. Он оглянулся. Перед ним стоял Писаренко.

— Письмо-с, ваше благородие.

— А!.. ты уже сходил, милый мой?

— Нет, это еще утром в десять часов сюда принесли-с. СергейМихеев, сторож, принес-с с квартиры губернского секретаря Вахрамеева.

— Хорошо, мой друг, хорошо, а я тебя поблагодарю, милый мой.

Сказав это, господин Голядкин спрятал письмо в боковойкарман своего вицмундира и застегнул его на все пуговицы; потом осмотрелсякругом и, к удивлению своему, заметил, что уже находится в сеняхдепартаментских, в кучке чиновников, столпившихся к выходу, ибо кончилосьприсутствие. Господин Голядкин не только не замечал до сих пор этого последнегообстоятельства, но даже не заметил и не помнил того, каким образом он вдругочутился в шинели, в калошах и держал свою шляпу в руках. Все чиновники стоялинеподвижно и в почтительном ожидании. Дело в том, что его превосходительствоостановился внизу лестницы, в ожидании своего почему-то замешкавшегося экипажа,и вел весьма интересный разговор с двумя советниками и с Андреем Филипповичем.Немного поодаль от двух советников и Андрея Филипповича стоял Антон АнтоновичСеточкин и кое-кто из других чиновников, которые весьма улыбались, видя, чтоего превосходительство изволит шутить и смеяться. Столпившиеся на верхулестницы чиновники тоже улыбались и ждали, покамест его превосходительствоопять засмеются. Не улыбался лишь только один Федосеич, толстопузый швейцар,державшийся у ручки дверей, вытянувшийся в струнку и с нетерпением ожидавшийпорции своего обыденного удовольствия, состоявшего в том, чтоб разом, однимвзмахом руки, широко откинуть одну половинку дверей и потом, согнувшись в дугу,почтительно пропустить мимо себя его превосходительство. Но всех более,по-видимому, был рад и чувствовал удовольствие недостойный и неблагородный враггосподина Голядкина. Он в это мгновение даже позабыл всех чиновников, дажеоставил вьюнить и семенить межу ними, по своему подленькому обыкновению, дажепозабыл, пользуясь случаем, подлизаться к кому-нибудь в это мгновение. Онобратился весь в слух и зрение, как-то странно съежился, вероятно чтоб удобнееслушать, не спуская глаз с его превосходительства, и изредка только подергивалоего руки, ноги и голову какими-то едва заметными судорогами, обличавшими всевнутренние, сокровенные движения души его.

«Ишь его разбирает! — подумал герой наш, — фаворитомсмотрит, мошенник! Желал бы я знать, чем он именно берет в обществе высокоготона? Ни ума, ни характера, ни образования, ни чувства; везет шельмецу! Господибоже! ведь как это скоро может пойти человек, как подумаешь, и „найти“ во всехлюдях! И пойдет человек, клятву даю, что пойдет далеко, шельмец, доберется, —везет шельмецу! Желал бы я еще узнать, что именно такое он всем им нашептывает?Какие тайны у него со всем этим народом заводятся и про какие секреты ониговорят? Господи боже! Как бы мне этак, того… и с ними бы тоже немножко…дескать, так и так, попросить его разве…дескать, так и так, а я больше не буду;дескать, я виноват, а молодому человеку, ваше превосходительство, нужно служитьв наше время; обстоятельством же темным моим я отнюдь не смущаюсь, — вот онокак! протестовать там каким-нибудь образом тоже не буду, и все с терпением исмирением снесу, — вот как! вот разве так поступить?.. Да, впрочем, его непроймешь, шельмеца, никаким словом не пробьешь; резону-то ему вгвоздить нельзяв забубенную голову… А впрочем, попробуем. Случится, что в добрый час попаду,так вот и попробовать…»

В беспокойстве своем, в тоске и смущении, чувствуя, что такоставаться нельзя, что наступает минута решительная, что нужно же с кем-нибудьобъясниться, герой наш стал было понемножку подвигаться к тому месту, где стоялнедостойный и загадочный приятель его; но в самое это время у подъезда загремелдавно ожидаемый экипаж его превосходительства. Федосеич рванул дверь и,согнувшись в три дуги, пропустил его превосходительство мимо себя. Всеожидавшие разом хлынули к выходу и оттеснили на мгновение господина Голядкина-старшегоот господина Голядкина-младшего. «Не уйдешь!» — говорил наш герой, прорываясьсквозь толпу и не спуская глаз с кого следовало. Наконец толпа раздалась. Геройнаш почувствовал себя на свободе и ринулся в погоню за своим неприятелем.

Дух занимался в груди господина Голядкина; словно на крыльяхлетел он вслед за своим быстро удалявшимся неприятелем. Чувствовал он в себеприсутствие страшной энергии. Впрочем, несмотря на присутствие страшнойэнергии, господин Голядкин мог смело надеяться, что в настоящую минуту дажепростой комар, если бы только он мог в такое время жить в Петербурге, весьма быудобно перешиб его крылом своим. Чувствовал он еще, что опал и ослабсовершенно, что несет его какою-то совершенно особенною и постороннею силою,что он вовсе не сам идет, что, напротив, его ноги подкашиваются и служитьотказываются. Впрочем, это все могло бы устроиться к лучшему. «К лучшему — не клучшему, — думал господин Голядкин, почти задыхаясь от скорого бега, — но чтодело проиграно, так в том теперь и сомнения малейшего нет; что пропал я совсем,так уж это известно, определено, решено и подписано». Несмотря на все это,герой наш словно из мертвых воскрес, словно баталию выдержал, словно победусхватил, когда пришлось ему уцепиться за шинель своего неприятеля, ужезаносившего одну ногу на дрожки куда-то только что сговоренного им ваньки.«Милостивый государь! милостивый государь! — закричал он наконец настигнутомуим неблагородному господину Голядкину-младшему. — Милостивый государь, я надеюсь,что вы…»