— Кажется, что еще, покамест… того-с… ничего нет покамест-с.— Остафьев отвечал с расстановкой, тоже, как и господин Голядкин, наблюдаянемного таинственный вид, подергивая немного бровями, смотря в землю, стараясьпопасть в надлежащий тон и, одним словом, всеми силами стараясь наработатьобещанное, потому что данное он уже считал за собою и окончательноприобретенным.

— И неизвестно ничего?

— Покамест еще нет-с.

— А послушай… того… оно, может быть, будет известно-с?

— Потом, разумеется, может быть, будет известно-с.

«Плохо!» — подумал герой наш.

— Послушай, вот тебе еще, милый мой.

— Чувствительно благодарен вашему благородию.

— Вахрамеев был вчера здесь?..

— Были-с.

— А другого кого-нибудь не было ли?.. Припомни-ка, братец?

Писарь порылся с минутку в своих воспоминаниях и надлежащегоничего не припомнил.

— Нет-с, никого другого не было-с.

— Гм! — Последовало молчание.

— Послушай, братец вот тебе еще; говори все, всюподноготную.

— Слушаю-с. — Остафьев стоял теперь точно шелковый: тогонадобно было господину Голядкину.

— Объясни мне, братец, теперь, на какой он ноге?

— Ничего-с, хорошо-с, — отвечал писарь, во все глаза смотряна господина Голядкина.

— То есть как хорошо?

— То есть так-с. — Тут Остафьев значительно подернулбровями. Впрочем, он решительно становился в тупик и не знал, что ему ещеговорить. «Плохо!» — подумал господин Голядкин.

— Нет ли у них дальнейшего чего-нибудь с Вахрамеевым-то?

— Да и все, как и прежде-с.

— Подумай-ка.

— Есть, говорят-с.

— А ну, что же такое?

Остафьев попридержал рукою свой рот.

— Письма оттудова нет ли ко мне?

— А сегодня сторож Михеев ходил к Вахрамееву на квартиру,туда-с, к немке ихней-с, так вот я пойду и спрошу, если надобно.

— Сделай одолжение, братец, ради создателя!.. Я только так…Ты, брат, не думай чего-нибудь, а я только так. Да расспроси, братец, разузнай,не приготовляется ли что-нибудь там на мой счет. Он-то как действует? вот мнечто нужно; вот это ты и узнай, милый друг, а я тебя потом и поблагодарю, милыйдруг…

— Слушаю-с, ваше благородие, а на вашем месте Иван Семенычсели сегодня-с.

— Иван Семеныч? А! да! неужели?

— Андрей Филиппович указали им сесть-с…

— Неужели? по какому же случаю? Разузнай это, братец, радисоздателя, разузнай это, братец; разузнай это все — а я тебя поблагодарю, милыймой; вот что мне нужно… А ты не думай чего-нибудь, братец…

— Слушаю-с, слушаю-с, тотчас сойду сюда-с. Да вы, ваше благородие,разве не войдете сегодня?

— Нет, мой друг; я только так, я ведь так только, япосмотреть только пришел, милый друг, а потом я тебя и поблагодарю, милый мой.

— Слушаю-с. — Писарь быстро и усердно побежал вверх полестнице, а господин Голядкин остался один.

«Плохо, — подумал он. — Эх, плохо, плохо! Эх, дельце-тонаше… как теперь плоховато! Что бы это значило все? что именно значилинекоторые намеки этого пьяницы, например, и чья это штука? А! я теперь знаю,чья это штука. Это вот какая штука. Они, верно, узнали, да и посадили… Впрочем,что ж, — посадили? это Андрей Филиппович его посадил, Ивана-то Семеновича; да,впрочем, зачем же он его посадил и с какою именно целью посадил? Вероятно,узнали… Это Вахрамеев работает, то есть не Вахрамеев, он глуп, как простоеосиновое бревно, Вахрамеев-то; а это они все за него работают, да и шельмеца-тоза тем же самым сюда натравили; а немка нажаловалась, одноглазая! Я всегдаподозревал, что вся эта интрига неспроста и что во всей этой бабьей, старушьейсплетне непременно есть что-нибудь; то же самое я и Крестьяну Ивановичуговорил, что, дескать, поклялись зарезать, в нравственном смысле говоря,человека да и ухватились за Каролину Ивановну. Нет, тут мастера работают,видно! Тут, сударь мой, работает мастерская рука, а не Вахрамеев. Уже сказано,что глуп Вахрамеев, а это… я знаю теперь, кто здесь за них всех работает: этошельмец работает, самозванец работает! На этом одном он и лепится, чтодоказывает отчасти и успехи его в высшем обществе. А действительно, желательнобы знать было, на какой он ноге теперь… что-то он там у них? Только зачем жеони там взяли Ивана-то Семеновича? на какой им черт было нужно ИванаСеменовича? точно нельзя уж было достать другого кого. Впрочем, кого ни посади,все было бы то же самое; а что я только знаю, так это то, что он, Иван-тоСеменович, был мне давно подозрителен, я про него давно замечал: старикашкатакой скверный, гадкий такой, — говорят, на проценты дает и жидовские процентыберет. А ведь это все медведь мастерит. Во все это обстоятельство медведьзамешался. Началось-то оно таким образом. У Измайловского моста оно началось;вот оно как началось…» Тут господин Голядкин сморщился, словно лимон разгрыз,вероятно, припомнив что-нибудь весьма неприятное. «Ну, да ничего, впрочем! — подумалон. — А вот только я все про свое. Что же это Остафьев нейдет? Вероятно, заселили был остановлен там как-нибудь. Это ведь и хорошо отчасти, что я такинтригую и с своей стороны подкопы веду. Остафьеву только гривенник нужно дать,так он и того… и на моей стороне. Только вот дело в чем: точно ли он на моейстороне; может быть, они его тоже с своей стороны… и, с своей стороны согласясьс ним, интригу ведут. Ведь разбойником смотрит, мошенник, чистым разбойником!Таится, шельмец! „Нет, ничего, говорит, и чувствительно, дескать, вам, вашеблагородие, говорит, благодарен“. Разбойник ты этакой!»

Послышался шум… господин Голядкин съежился и прыгнул запечку. Кто-то сошел с лестницы и вышел на улицу. «Кто бы это так отправлялсятеперь?» — подумал про себя наш герой. Через минутку послышались опять чьи-тошаги… Тут господин Голядкин не вытерпел и высунул из-за своего брустверамаленький-маленький кончик носу, — высунул и тотчас же осекся назад, словно ктоему булавкой нос уколол. На этот раз проходил известно кто, то есть шельмец,интригант и развратник, — проходил по обыкновению своим подленьким частымшажком, присеменивая и выкидывая ножками так, как будто бы собирался кого-толягнуть. «Подлец!» — проговорил про себя наш герой. Впрочем господин Голядкин немог не заметить, что у подлеца под мышкой был огромный зеленый портфель,принадлежавший его превосходительству. «Он это опять по особому»,

— подумал господин Голядкин, покраснев и съежившись ещеболее прежнего от досады. Только что господин Голядкин-младший промелькнул мимогосподина Голядкина-старшего, совсем не заметив его, как послышались в третийраз чьи-то шаги, и на это раз господин Голядкин догадался, что шаги былиписарские. Действительно, какая-то примазанная писарская фигурка заглянула кнему за печку; фигурка, впрочем, была не Остафьева, а другого писаря, Писаренкипо прозванию. Это изумило господина Голядкина. «Зачем же это он других в секретзамешал? — подумал герой наш. — Экие варвары! святого у них ничего не имеется!»