— Ну?

— Я думал, рыцарское, ваше превосходительство… Что здесь,дескать, рыцарское, и начальника за отца принимаю… дескать, так и так,защитите, сле… слезно м…молю, и что такие дви… движения долж…но по…по…поощрять…

Его превосходительство отвернулся. Герой наш несколькомгновений не мог ничего разглядеть своими глазами. Грудь его теснило. Духзанимался. Он не знал, где стоял… Было как-то стыдно и грустно ему. Бог знает,что было после… Очнувшись, герой наш заметил, что его превосходительствоговорит с своими гостями и как будто резко и сильно рассуждает с ними о чем-то.Одного из гостей господин Голядкин тотчас узнал. Это был Андрей Филиппович;другого же нет; впрочем, лицо было как будто тоже знакомое, — высокая, плотнаяфигура, лет пожилых, одаренная весьма густыми бровями и бакенбардами ивыразительным, резким взглядом. На шее незнакомца был орден, а во рту сигарка.Незнакомец курил и, не вынимая сигары изо рта, значительно кивал головою,взглядывая по временам на господина Голядкина. Господину Голядкину стало как-тонеловко; он отвел свои глаза в сторону и тут же увидел еще одного весьмастранного гостя. В дверях, которые герой наш принимал доселе за зеркало, какнекогда тоже случалось с ним, появился он, — известно кто, весьма короткийзнакомый и друг господина Голядкина. Господин Голядкин-младший действительнонаходился до сих пор в другой маленькой комнатке и что-то спешно писал; теперь,видно, понадобилось — и он явился, с бумагами подмышкой, подошел к егопревосходительству и весьма ловко, в ожидании исключительного к своей особе внимания,успел втереться в разговор и совет, заняв свое место немного по-за спинойАндрея Филипповича и отчасти маскируясь незнакомцем, курящим сигарку.По-видимому, господин Голядкин-младший принимал крайнее участие в разговоре,который подслушивал теперь благородным образом, кивал головою, семенил ножками,улыбался, поминутно взглядывал на его превосходительство, как будто бы умолялвзором, чтоб и ему тоже позволили ввернуть свои полсловечка. «Подлец!» —подумал господин Голядкин и невольно ступил шаг вперед. В это время генералоборотился и сам довольно нерешительно подошел к господину Голядкину.

— Ну, хорошо; ступайте с богом. Я порассмотрю ваше дело, авас велю проводить… — Тут генерал взглянул на незнакомца с густымибакенбардами. Тот, в знак согласия, кивнул головою.

Господин Голядкин чувствовал и понимал ясно, что егопринимают за что-то другое, а вовсе не так, как бы следовало. «Так или этак, аобъясниться ведь нужно, — подумал он, — так и так, дескать, вашепревосходительство». Тут в недоумении своем опустил он глаза в землю и, ккрайнему своему изумлению, увидел на сапогах его превосходительствазначительное белое пятно. «Неужели лопнули?» — подумал господин Голядкин.Вскоре, однако ж, господин Голядкин открыл, что сапоги его превосходительствавовсе не лопнули, а только сильно отсвечивали, — феномен, совершеннообъяснившийся тем, что сапоги были лакированные и сильно блестели. «Этоназывается блик, — подумал герой наш, — особенно же сохраняется это название вмастерских художников; в других же местах этот отсвет называется светлымребром». Тут господин Голядкин поднял глаза и увидел, что пора говорить, потомучто дело весьма могло повернуться к худому концу… Герой наш ступил шаг вперед.

— Дескать, так и так, ваше превосходительство, — сказал он,— а самозванством в наш век не возьмешь.

Генерал ничего не отвечал, а сильно позвонил за снурокколокольчика. Герой наш еще ступил шаг вперед.

— Он подлый и развращенный человек, ваше превосходительство,— сказал наш герой, не помня себя, замирая от страха и при всем том смело ирешительно указывая на недостойного близнеца своего, семенившего в этомгновение около его превосходительства, — так и так, дескать, а я на известноелицо намекаю.

Последовало всеобщее движение за словами господинаГолядкина. Андрей Филиппович и незнакомая фигура закивали своими головами; егопревосходительство дергал в нетерпении из всех сил за снурок колокольчика,дозываясь людей. Тут господин Голядкин-младший выступил вперед в свою очередь.

— Ваше превосходительство, — сказал он, — униженно прошупозволения вашего говорить. — В голосе господина Голядкина-младшего было что-токрайне решительное; все в нем показывало, что он чувствует себя совершенно вправе своем.

— Позвольте спросить вас, — начал он снова, предупреждаяусердием своим ответ его превосходительства и обращаясь в этот раз к господинуГолядкину, — позвольте спросить вас, в чьем присутствии вы так объясняетесь?перед кем вы стоите, в чьем кабинете находитесь?.. — Господин Голядкин-младшийбыл весь в необыкновенном волнении, весь красный и пылающий от негодования игнева; даже слезы в его глазах показались.

— Господа Бассаврюковы! — проревел во все горло лакей,появившись в дверях кабинета. «Хорошая дворянская фамилья, выходцы изМалороссии», — подумал господин Голядкин и тут же почувствовал, что кто-товесьма дружеским образом налег ему одною рукою на спину; потом и другая руканалегла ему на спину; подлый близнец господина Голядкина юлил впереди,показывая дорогу, и герой наш ясно увидел, что его, кажется, направляют кбольшим дверям кабинета. «Точь-в-точь как у Олсуфия Ивановича», — подумал он иочутился в передней. Оглянувшись, он увидел подле себя двух лакеев егопревосходительства и одного близнеца.

— Шинель, шинель, шинель, шинель друга моего! шинель моеголучшего друга! — защебетал развратный человек, вырывая из рук одного человекашинель и набрасывая ее, для подлой и неблагоприятной насмешки, прямо на головугосподину Голядкину. Выбиваясь из-под шинели своей, господин Голядкин-старшийясно услышал смех двух лакеев. Но, не слушая ничего и не внимая ничемупостороннему, он уже выходил из передней и очутился на освещенной лестнице.Господин Голядкин-младший — за ним.

— Прощайте, ваше превосходительство! — закричал он вследгосподину Голядкину-старшему.

— Подлец! — проговорил вне себя наш герой.

— Ну, и подлец…

— Развратный человек!

— Ну, и развратный человек… — отвечал таким образомдостойному господину Голядкину недостойный неприятель его и, по свойственнойему подлости, глядел с высоты лестницы, прямо и не смигнув глазом, в глазагосподину Голядкину, как будто прося его продолжать. Герой наш плюнул отнегодования и выбежал на крыльцо; он был так убит, что совершенно не помнил,кто и как посадил его в карету. Очнувшись, увидел он, что его везут поФонтанке. «Стало быть, к Измайловскому мосту? — подумал господин Голядкин… Тутгосподину Голядкину захотелось еще о чем-то подумать, но нельзя было; а было что-тотакое ужасное, чего и объяснить невозможно… — Ну, ничего!» — заключил наш геройи поехал к Измайловскому мосту.

…Казалось, что погода хотела перемениться к лучшему.Действительно, мокрый снег, валивший доселе целыми тучами, начал мало-помалуредеть, редеть и, наконец, почти совсем перестал. Стало видно небо, и на немтам и сям заискрились звездочки. Было только мокро, грязно, сыро и удушливо,особенно для господина Голядкина, который и без того уже едва дух переводил.Вымокшая и отяжелевшая шинель его пронимала все его члены какою-то неприятнотеплою сыростью и тяжестью своею подламывала и без того уже сильно ослабевшиеноги его. Какая-то лихорадочная дрожь гуляла острыми и едкими мурашками повсему его телу; изнеможение точило из него холодный болезненный пот, так чтогосподин Голядкин позабыл уже при сем удобном случае повторить с свойственноюему твердостью и решимостью свою любимую фразу, что оно и все-то авось, можетбыть, как-нибудь, наверно, непременно возьмет да и уладится к лучшему.«Впрочем, это все еще ничего покамест», — прибавил крепкий и не унывающий духомгерой наш, отирая с лица своего капли холодной воды, струившейся по всемнаправлениям с полей круглой и до того взмокшей шляпы его, что уже вода недержалась на ней. Прибавив, что это все еще ничего, герой наш попробовал былоприсесть на довольно толстый деревянный обрубок, валявшийся возле кучи дров надворе Олсуфья Ивановича. Конечно, об испанских серенадах и о шелковых лестницахнечего уже было думать; но об укромном уголке, хотя и не совсем теплом, но затоуютном и скрытном, нужно же было подумать. Сильно соблазнял его, мимоходомсказать, тот самый уголок в сенях квартиры Олсуфья Ивановича, где прежде еще,почти в начале сей правдивой истории, выстоял свои два часа наш герой, междушкафом и старыми ширмами, между всяким домашним и ненужным дрязгом, хламом ирухлядью. Дело в том, что и теперь господин Голядкин стоял и выжидал уже целыедва часа на дворе Олсуфья Ивановича. Но относительно укромного и уютногопрежнего уголка существовали теперь некоторые неудобства, прежде несуществовавшие. Первое неудобство — то, что, вероятно, это место теперьзамечено и приняты насчет его некоторые предохранительные меры со времениистории на последнем бале у Олсуфья Ивановича; а во-вторых, должно же былождать условного знака от Клары Олсуфьевны, потому что непременно должен же былсуществовать какой-нибудь этакой знак условный. Так всегда делалось, и,«дескать, не нами началось, не нами и кончится». Господин Голядкин тут же,кстати, мимоходом припомнил какой-то роман, уже давно им прочитанный, гдегероиня подал условный знак Альфреду совершенно в подобном же обстоятельстве,привязав к окну розовую ленточку. Но розовая ленточка теперь, ночью, и присанкт-петербургском климате, известном своею сыростью и ненадежностию, в делоидти не могла и, одним словом, была совсем невозможна. «Нет, тут не до шелковыхлестниц, — подумал герой наш, — а я лучше здесь так себе, укромно ивтихомолочку… я лучше вот, например, здесь стану», — и выбрал местечко на дворе,против самых окон, около кучи складенных дров. Конечно, на дворе ходило многопосторонних людей, форейторов, кучеров; к тому же стучали колеса и фыркалилошади и т.д.; но все-таки место было удобное: заметят ли, не заметят ли, атеперь по крайней мере выгода та, что дело происходит некоторым образом в тении господина Голядкина не видит никто; сам же он мог видеть решительно все. Окнабыли сильно освещены; был какой-то торжественный съезд у Олсуфья Ивановича.Музыки, впрочем, еще не было слышно. «Стало быть, это не бал, а так, покакому-нибудь другому случаю съехались, — думал, отчасти замирая, герой наш. —Да сегодня ли, впрочем? — пронеслось в его голове. — Не ошибка ли в числе?Может быть, все может быть… Оно, вот это, как может быть все.. Оно еще, можетбыть, вчера было письмо-то написано, а ко мне не дошло, и потому не дошло, чтоПетрушка сюда замешался, шельмец он такой! Или завтра написано, то есть, что я…что завтра нужно было все сделать, то есть с каретой-то ждать…» Тут герой нашпохолодел окончательно и полез в свой карман за письмом, чтоб справиться. Нописьма, к удивлению его, не оказалось в кармане. «Как же это? — прошепталполумертвый господин Голядкин, — где же это я оставил его? Стало быть, я егопотерял? — этого еще недоставало! — простонал он наконец в заключение. — Ну,если оно в недобрые руки теперь попадет? (Да, может, попало уже!) Господи! чтоиз этого воспоследует! Будет такое, что уж… Ах ты, судьба ты моя ненавистная!»Тут господин Голядкин как лист задрожал при мысли, что, может быть,неблагопристойный близнец его, набрасывая ему шинель на голову, имел именноцелью похитить письмо, о котором как-нибудь там пронюхал от врагов господинаГолядкина. «К тому же он перехватывает, — подумал герой наш, — доказательствомже… да что доказательством!..» После первого припадка и столбняка ужаса кровьбросилась в голову господина Голядкина. Со стоном и скрежеща зубами, схватил онсебя за горячую голову, опустился на свой обрубок и начал думать о чем-то… Номысли как-то ни о чем не вязались в его голове. Мелькали какие-то лица,припоминались, то неясно, то резко, какие-то давно забытые происшествия, лезлив голову какие-то мотивы каких-то глупых песен… Тоска, тоска быланеестественная! «Боже мой! — подумал, несколько очнувшись, герой наш, подавляяглухое рыдание в груди, — подай мне твердость духа в неистощимой глубине моихбедствий! Что пропал я, исчез совершенно — в этом уж нет никакого сомнения, иэто все в порядке вещей, ибо и быть не может никаким другим образом. Во-первых,я места лишился, непременно лишился, никак не мог не лишиться… Ну, да положим,оно и уладится как-нибудь там. Деньжонок же моих, положим, и достанет на первыйраз; там — квартиренку другую какую-нибудь, мебелишки какой-нибудь нужно же…Петрушки же, во-первых, не будет со мной. Я могу и без шельмеца… этак отжильцов; ну, хорошо! И входишь и уходишь, когда мне угодно, да и Петрушка небудет ворчать, что поздно приходишь, — вот оно как; вот почему от жильцовхорошо… Ну, да положим, это все хорошо; только как же я все не про то говорю,вовсе не про то говорю?» Тут мысль о настоящем положении опять озарила памятьгосподина Голядкина. Он оглянулся кругом. «Ах ты, господи бог мой! Господи богмой! да о чем же это я теперь говорю?» — подумал он, растерявшись совсем ихватая себя за свою горячую голову…