Не обращая внимания на его слова, Фредегар протиснулся мимо них и опустился на колени возле юноши.

– Ему больно, даже если просто прикоснуться к нему, – нерешительно сказала Элфрун.

– Не сомневаюсь в этом. – Священник сел на корточки и стал внимательно осматривать парня.

Его стоны постепенно затихли, и теперь было слышно лишь болезненное прерывистое дыхание, к которому время от времени примешивался тихий звук, как будто он скулил. У Фредегара была с собой его сумка, и он вынул оттуда длинную белую ленту – его столу[37]. Он накинул ее на плечи, и губы его задвигались. Затем он вынул маленькую деревянную коробочку. Кузнец и Элфрун следили за ним в напряженном молчании. Он положил свою сумку по одну сторону от себя, а деревянную коробочку – по другую.

– Могу я чем-то помочь вам, отче? – Элфрун не могла не задать ему этот вопрос.

Но Фредегар проигнорировал ее слова. Лицо его стало отрешенным: тонкие губы плотно сжаты, брови насуплены над темными водянистыми глазами. Наклонившись ближе, он внимательно осмотрел каждый дюйм ожогов Кудды. Она видела, как он отмечает каждую деталь, хотя лицо его было застывшим, лишь губы порой слегка подергивались. Руки его с растопыренными пальцами двигались над кожей мальчика, как бы оценивая, но не касаясь ее.

– Мне нужен нож, – наконец сказал он, не поднимая головы. – В спешке я забыл свой. С лезвием длиной не меньше чем в палец, узким и как можно более острым. Найдется у вас такой нож?

– Да. Но он не такой уж острый.

– Тогда наточите его.

Кузнец отвернулся к массивному деревянному верстаку, где были разложены всевозможные серпы и ножи.

Элфрун хотелось задать десятки вопросов обоим этим мужчинам, но она не смела открыть рот. В кузнице стояла тишина, если не считать хриплого, с присвистом, дыхания Кудды и мерного шороха точильного камня.

Фредегар тем временем продолжал обследование тела юноши сверху вниз. Ниже колен ноги не были повреждены. Внезапно перед глазами Элфрун вспыхнула четкая картина того, как все это произошло: парень с затуманенной головой подбрасывает топливо в горн, разбивает пышущую жаром подушку тлеющих углей, оборачивается, спотыкается, падает головой вперед, бьется ею, вероятно, об один из вертикально стоящих камней, защищающих огонь от ветра… Он слишком пьян, чтобы подняться…

Пьян.

Если он выпивал, то наверняка с кем-то из своих приятелей.

Она отвернулась и прошла к выходу из кузницы, где кузнец затачивал на оселке нож.

– Он ведь снова был с Атульфом, так?

– Да, верно. С ним и его маленькими друзьями. – Вжик, вжик, вжик… – Что мой парень делал с ними? У него есть свой дом, своя жизнь здесь, со мной, в моей кузнице. – Вжик, вжик, вжик… – Ему не нужно было никому ничего доказывать, не то что некоторым. Я сто раз повторял ему это.

Элфрун сразу подумала о кладовой. Ароматный эль. Густая сладкая медовуха. Заморское, южное вино. Не имело особого значения, какой из бочонков лорда они открыли. Любой крепкий напиток сразу ударил бы в голову голодному парню, привыкшему лишь к слабенькому пиву.

Разве мог парень, чья жизнь была предопределена с первого его вдоха, отказаться от такого приключения?

Фредегар открыл свой ящичек и вынул оттуда два небольших флакона. Элфрун снова повернулась к нему и стала следить за ловкими расчетливыми движениями священника.

– Вы совершаете для него последний ритуал, – внезапно догадалась она.

– Ритуалы для больных и умирающих имеют много общего, – бесстрастно отозвался он.

– Так вы думаете, что сможете спасти его, отче?

Он снова проигнорировал ее вопрос и вернулся к молитвам – торопливо произносимые фразы на латыни едва можно было разобрать.

– Отец?

Элфрун пыталась дышать ровно. Ожоги были глубокими, да, но их можно было залечить. Один глаз он потеряет, мышцы и сухожилия на правой руке, похоже, сгорели, но у Кудды все же был шанс выжить. Она зажжет свечу. Нет, три свечи. Из пчелиного воска. Святому Иоанну за излечение ожогов, святой Агате, святой Луции… Луция помогает при болезнях глаз.

– Нож готов, отец. – Вернувшийся Кутред стал говорить намного почтительнее. – Но зачем он вам понадобился?

Элфрун тоже была озадачена. Это была не какая-то раздутая от гноя рана или фурункул, который нужно вскрыть. Она подумала о том, какой уход может понадобиться этому парню, и складки на лбу вдруг расправились. Ну конечно! Они должны разрезать и снять его одежду. Невозможно приложить бальзам к этому месиву, к изуродованной коже, пока глубоко в теле находятся куски обуглившейся ткани и кусочки древесного угля.

Снаружи послышались голоса и грохот повозки. Подхваченная волной испытываемого ею облегчения, Элфрун выскочила из кузницы и завернула за угол, зная, что там дорога была достаточно твердой для проезда повозки.

– Бабушка! – Ну наконец-то!

Погонщик уже помогал пожилой леди перебраться через борт телеги; он легко подхватил ее, словно она весила не больше мешка с шерстью, и аккуратно опустил на влажную траву. За нею из повозки выбралась девочка, Винн, по-прежнему бледная как смерть. За телегой, прихрамывая, щипала травку любимая серая кобыла Ингельда, Буря.

– Винн сказала, что он обгорел.

Элфрун кивнула.

– Сильно? Можешь не говорить: я все вижу по твоему лицу.

– Ваша корзинка, леди. – Рядом стояла Винн, лицо ее было напряженным.

– Неси ее, девочка, помоги мне. Что-то у меня сегодня утром ноги не гнутся, совсем как деревянные.

Утренний туман прорезал еще один страшный крик. Все на миг замерли. Элфрун взглянула в глаза Абархильд и бегом бросилась обратно в кузницу.

– Моя бабушка уже здесь…

Оба мужчины склонились над мальчиком. Кузнец сидел на полу, скрестив ноги. Он держал голову сына на своих мускулистых руках – очевидно, поэтому Кудда и закричал. Фредегар стоял на коленях. Свет от горна подсвечивал их фигуры снизу. Элфрун видела только необожженную сторону лица Кудды. Он выглядел совсем юным – белокурые вьющиеся волосы, по-мальчишески гладкий подбородок. Не в силах пошевелиться, Элфрун широко открытыми глазами смотрела, как Фредегар поднял руку, в которой сверкнуло лезвие только что заточенного ножа. Чуть склонив голову набок, он замер в таком положении, рассматривая нетронутую кожу на открытом горле мальчика, натянутые сухожилия, его адамово яблоко, зияющие черные дыры выше ключиц, у основания шеи. А затем, как будто небрежным движением, он резко опустил руку и воткнул свой нож.

Шатаясь, Элфрун прошла мимо своей бабушки, даже не задержавшись, чтобы ответить на вопросы встревоженной старой леди, ограничившись лишь жестами; все это время застывшее от ужаса лицо ее напоминало маску, слишком жесткую, чтобы можно было заплакать.