каждый день возвращался на Сикамор к трём. Я выполнял работу по дому, в основном занимался уборкой, что было мне в радость. Полы наверху были чертовски грязными, особенно на третьем этаже. Когда я предложил почистить водостоки, мистер Боудич посмотрел на меня, как на сумасшедшего, и велел нанять кого-нибудь для этой работы. Так на сцене появилась фирма по ремонту домов «Сентри Хаус Рипэйр», и как только водостоки к удовлетворению мистера Боудича были вычищены (он наблюдал с заднего крыльца, сгорбившись на своих костылях и стоя в пижамных штанах, которые болтались над фиксатором), он передал через меня: пусть приступают к ремонту крыши. Когда мистер Боудич увидел итоговую сумму, он велел мне поторговаться («Разыграй карту бедного старика», – сказал он). Я поторговался и сбил цену на двадцать процентов. Ремонтники также установили пандус у переднего крыльца (которым ни мистер Боудич, ни Радар никогда не пользовались – она боялась) и предложили перебрать убитую в хлам брусчатку, ведущую от калитки до крыльца. Я отказался, решив заняться дорожкой сам. Я также заменил выгнутые и треснутые ступеньки переднего и заднего крыльца (с помощью нескольких роликов «сделай сам» на «Ютьюб»). Это была напряжённая весенне-летняя приборка-починка на Сикамор-Стрит-Хилл. Миссис Ричлэнд было за чем понаблюдать, и она наблюдала. В начале июля мистер Боудич вернулся в больницу для снятия внешнего фиксатора, на недели раньше самого оптимистичного прогноза Мелиссы. Когда она сказала, что гордится им и обняла, старик в кои-то веки утратил дар речи. Папа приходил по воскресеньям днём – без моего ведома, по приглашению мистера Боудича, – и мы играли в джин на троих; обычно выигрывал мистер Боудич. По будням я готовил ему что-нибудь поесть, спускался с холма на ужин с отцом, затем возвращался к мистеру Боудичу помыть посуду, выгулять Радар и посмотреть с ним фильмы. Иногда под попкорн. Как только фиксатор сняли, мне больше не нужно было его дезинфицировать, но я продолжал обрабатывать ранки, через которые стержни входили в ногу. Я разминал его лодыжки с помощью больших красных резиновых лент и заставлял его сгибать ногу.

Это были приятные недели, – по большей части. Не всё шло хорошо. Прогулки Радар стали короче, она начинала хромать и поворачивать в сторону дома. Ей становилось всё труднее взбираться на крыльцо. Однажды мистер Боудич увидел, как я помогаю Радар, и велел не делать этого. «Нет, пока она может делать это сама», – сказал он. И иногда по краям унитаза оставались капельки крови после того, как мистер Боудич ходил помочиться, что занимало у него всё больше времени.

– Давай же, бесполезная штука, выдави хоть каплю, – однажды услышал я за закрытой дверью.

Каким бы действием ни обладала «Линпарза», она справлялась не очень хорошо. Я пытался поговорить с ним об этом, спрашивал, зачем он так старательно пытается встать на ноги, если собирается дать волю тому, «что действительно с ним не так» (мой эвфемизм), на что мистер Боудич посоветовал мне не лезть не в своё дело. В конце концов, его настиг не рак. Это был сердечный приступ. Только не совсем.

Это всё из-за чёртова сарая.

3

Как-то раз – кажется, в июне – я снова поднял тему золота, хоть и вскользь. Я спросил мистера Боудича не беспокоится ли он о маленьком хромом немце, особенно после крупной доставки, которую я провернул ради оплаты больничного счёта.

– Хайнрих безобиден. Он обстряпывает много дел в своей подсобке, и, насколько я знаю, никогда не привлекал внимания правоохранительных органов. Или налоговой службы, что кажется более вероятным.

– Вы не боитесь, что он кому-нибудь расскажет? Я к тому, что, может быть, он ведёт дела с людьми, продающими «горячие» бриллианты, с грабителями и прочими, и, вероятно, помалкивает, но шесть фунтов чистого золота – это совершенно другой уровень.

Мистер Боудич фыркнул.

– Рисковать значительной прибылью, которую он извлекает из сотрудничества со мной? Это было бы глупо, а глупость – единственное, чем Вилли Хайнрих не обладает.

Мы сидели в кухне, пили колу из высоких стаканов (с веточками мяты, которая росла вдоль дома со стороны Пайн-Стрит). Мистер Боудич бросил на меня проницательный взгляд со своего конца стола.

– Мне кажется, не о Хайнрихе ты хочешь поговорить. Думаю, это золото – вот, что у тебя на уме, и откуда оно берётся.

Я не ответил, но он не ошибся.

– Скажи мне кое-что, Чарли, ты ведь не упустил возможности? – Он указал на потолок. – Смотрел на него? Так сказать, пробовал? Я прав, не так ли?

Я покраснел.

– Ну…

– Не волнуйся, я не собираюсь тебя ругать. Для меня то, что там наверху, – просто ведро металла, которое с тем же успехом могло быть наполнено болтами и гайками, но я стар. Это не значит, что я не понимаю очарования золота. Ответь мне, ты погружал туда руки?

Я хотел солгать, но в этом не было смысла. Он бы понял.

– Да.

Мистер Боудич всё ещё смотрел на меня тем же прозорливым взглядом, прищурив левый глаз, приподняв кустистую правую бровь. Но и улыбаясь.

– Опустил руки в ведро и позволил гранулам просачиваться сквозь пальцы?

– Да. – Теперь мои щёки запылали. Я делал это не только в первый раз, но и несколько раз после.

– Очарование золота – это нечто отличное от его денежной стоимости. И ты понимаешь это, правда?

– Да.

– Давай предположим – просто в рамках разговора – что мистер Хайнрих слишком много болтает в присутствии не тех людей, после того, как выпьет лишнего в том отвратительном маленьком баре недалеко от его магазина. Я бы поспорил на этот дом и участок, на котором он стоит, что старый хромой Вилли никогда не выпивает лишнего, и, возможно, не пьёт вообще, но мы просто предположим. И давай предположим, что человек, с которым он общался, в одиночку, а, возможно, с пособниками, однажды вечером дождётся, пока ты уйдёшь, затем вторгнется в мой дом и потребует золото. Мой револьвер наверху. Моя собака, некогда грозная… – Он погладил Радар, которая дремала рядом с ним. – …теперь дряхлее меня. Что бы я сделал в таком случае?

– Думаю… отдадите им золото.

– Именно так. Я бы не пожелал им добра, но я бы отдал им золото.

Поэтому я задал тот самый вопрос.

– Откуда оно берётся, Говард?

– Возможно, я расскажу тебе со временем. Я ещё не