– Понял.

– А Макс, твой Макс, ничего не знает? Ключ разве не у него?

Софья улыбнулась.

– Ты услышал похожие звуки. Твой друг – Максим Шапошников, через «о», а сын убитого издателя – Шапашников – через «а». Услышав знакомые имя и фамилию, ты уже не обратил внимание на имя отца. Да, наш Максим ничего не знает. И я бы сказала, лучше, чтобы и не знал. Ради его же безопасности, да? Зачем втягивать друзей в опасное предприятие!

– Согласен!

– А ревновать не будет? – не знаю для чего, поинтересовался я.

– К пациенту? – улыбнулась Софья, очерчивая границы наших отношений. – Не будет.

– Вообще не ревнует такую женщину? – удивился я.

– Там свои причины, не вникай, пожалуйста.

– Ладно, как скажешь, брат! – горько улыбнулся я.

– У меня через пару часов самолет, я должна на несколько дней улететь, вернусь, расскажу новости…

Соня улетела, а я попросил учебник испанского в надежде, что если информация о маме была правдой, кто-нибудь, наконец, об этом проговорится.

Почему я не спросил сразу о ней, как только очнулся? Серьезно? Логика и страх. Если бы инфа о ней была бы реальной, мне бы уже давно об этом сказали… А спрашивать самому было слишком страшно! Так хотелось сохранить надежду на то, что это было правдой! И пусть я знал, что это невозможно, но надежда согревала мое одинокое сердце.

За эти два дня, пока Софьи не было, Лизонька ходила вокруг меня кругами, как кот, ладно – кошка, вокруг сметаны. Но я сделал финт ушами, чтобы не попасться на удочку гипноза. Попросил наушники, чтобы учить язык. И как только она приближалась ко мне, закрывал глаза и включал испанский.

Знала ли она о том, что мой доктор – это именно та Софья из видеообращения, или нет,– я не разгадал, у Софьи ведь теперь была фамилия Максима. Осознавала ли Лизонька, что я специально ее избегаю, – не знаю, не смог догадаться.

Пришел профессор вместе с Генрихом, о котором говорила Соня, что это была его идея такого выхода из комы, и я отчетливо понял, что теперь мне от гипноза никак не отвертеться, и приготовился держаться до последнего.

Профессор просил не сопротивляться, чтобы стереть из памяти ненужную информацию, якобы это было необходимо для моего дальнейшего восстановления.

– Вы помните, Серж, хоть что-нибудь из того, что происходило с вами в коме перед пробуждением? – с хорошим акцентом спросил Генрих, пристально смотря в мои глаза.

Я отрицательно покачал головой в ответ, стараясь изо всех сил не отводить глаза, чтобы ему не показалось, что я вру.

– Тогда смотрим внимательно на этот предмет, я досчитаю…

– Нет-нет, Генрих! – в палату влетела Софья. – Психика Сергея сейчас настолько нестабильна, что ему повторный гипноз абсолютно противопоказан.

– Софья, что вы такое говорите? – ошарашенно спросил профессор. – Сергей не показывает никаких признаков нестабильности! Я проверял неоднократно!

– Да? А чем вы объясните тот факт, что он без проблем может говорить и при этом ни с кем не разговаривает? У него мания преследования! Скажи, Сергей!

Я сделал круглые испуганные глаза и выпучил их настолько, насколько смог и даже слезу выдавил!

– Сссофья, – чуть заикаясь, типа с перепугу, произнес я. – Зачем вы меня предали?

После чего отвернулся ото всех и закрыл голову подушкой.

– Вот видите! Он идеально владеет речью, только боится с кем-либо разговаривать! В такой ситуации повторный гипноз и возвращение в те события могут спровоцировать синдром эмоционально неустойчивого расстройства личности. Я категорически против такого вмешательства в его психику на данном этапе.

– Сонечка, конечно же! Я не знал, – проговорил напуганный напором коллеги профессор. – Я абсолютно с вами согласен.

Соня стояла и гладила меня по голове, сняв с нее подушку, а я плакал и всхлипывал. Получалось жутко натурально! Теперь, мне казалось, что я знаю, как плачут актеры. И было абсолютно все равно, поверил мне кто-нибудь или нет. Главное – гипноза не было, первый раунд мы выиграли. Вместе. Вместе с ней! Как будто… и тут я дал, наконец, волю всем своим эмоциям.

Меня за эти дни обманули столько раз, что жалко себя было по полной!

Профессор увел Генриха. А Софья выдохнула и села на мою кровать, продолжая гладить меня по руке, делая вид, что успокаивает! Но эти прикосновения ее руки к моей были пыткой, которую как-то надо было пережить…

– Слушай, красавчик, – с милой улыбкой шепотом начала говорить Соня. – Тебе надо бежать отсюда. Я только что от Павла. Хорошо, что успела! Там такая история, что я в шоке! – мило улыбаясь, с добрейшим лицом говорила доктор.

Павел запросил доступ к, так скажем, нашему делу и рассказал удивительные вещи, но о них позже…

Я поясню коротко. Я создавала образы и намеки на ситуации, где-то давая конкретную информацию, все остальное твое сознание дорисовывало само. И что там твой мозг напридумывал, чтобы выкарабкаться из комы, не знает никто.

И в каком мире существует человек, находясь в коме, никто не знает. Я надеюсь, ты когда-нибудь мне расскажешь. Сейчас не об этом.

У этих ребят, видимо, план был один: выудить перед аппаратным отключением из тебя инфу, но что-то пошло не так, ты очнулся. Они на это не рассчитывали. Одно дело человеку в коме по разрешению лечащего врача проводить сеансы гипноза и другое дело в противоположной ситуации…

Видишь, сколько понадобилось времени, чтобы Генрих обосновал повторный сеанс.

В данной ситуации нет необходимости что-то складное придумывать и прятать как-то тебя, надо просто валить отсюда. Для нас слишком опасно оставаться здесь!

Хотя… Ты так душевно плакал… Как у тебя получилось?

– Жалко себя стало, что ты не со мной, Соня-братик… – улыбнулся я милейшей улыбкой.

– Ясно. Красавчик! Сможешь сыграть буйнопомешанного? Вывезем тебя в психушку, а оттуда сделаем ноги…

– Ты уверена, что это необходимо?

– Абсолютно! Поверь! Я сейчас быстро все организую. Ты садишься на кровати и решительно машешь руками, как будто что-то требуешь, потом затихаешь и задумчиво качаешь головой из стороны в сторону, потом снова буянишь. И так чередуешь темп. Когда я вернусь, начнешь крошить все, что под руку попадется, и орать на меня: «Предатель! Как ты могла?» Повтори фразу пару-тройку раз. Больше текста не надо, этого достаточно.