он хоть на волосок отклонялся от привычной колеи; и все же наш интерес не ослабевал. В страшных местах мы по-прежнему дрожали и прижимались к его коленям, мурашки пробегали по нашим спинам. Мы внимали и сопереживали изо всех сил. К тому же той ночью разыгралась грозная буря, ветры кружились в безумной пляске над домом дедушки. Они кричали и визжали по углам; они собирались в отряды, с грохотом обрушивались на крышу и ревели в дымоходе; они трясли и трепали двери в маслобойню и в кухню, в погреб и комнаты. Скрип и грохот не прекращались, как будто в дом ломился продрогший, недовольный дух, уставший от мороза снаружи и алчущий тепла и уюта внутри.

– Ну, мелюзга, – вкрадчиво сказал Сэм, – чего хотите-то?

– Расскажи нам «Спускайся, спускайся!» – закричали мы в один голос. Среди историй Сэма эту мы считали лучшей.

– Тока вы не должны пужаться, – предупредил Сэм.

– Ни за что! Да мы вообще никогда не трусим! – выпалили мы на одном дыхании.

– Даже когда в погреб за сидром ходите? – спросил Сэм, сурово на нас взглянув. – Ежели вы спуститесь в погреб, а свеча погаснет, что тогда?

– Не забоимся, – сказал я. – Я ничего не боюсь. Я не знаю, что такое страх.

– Ну, раз такое дело, слушайте, – сказал Сэм. – Эту историю сказывал мне капитан Эб Соин, когда я был мелюзгой, как вы сейчас. Эба Соина все уважали. Ваш дед хорошо его знал. Под старость лет Эб служил дьяконом в церкви в Дедхэме. Был в Лексингтоне, когда начали стрелять по англичанам. Умный был человек-то, капитан Эб, и много лет перегонял быков отсюдова и до Бостона. Он женился на Лоис Пибоди, двоюродной сестре вашего дедушки. Лоис была разумная женщина, ей он эту историю тоже сказывал, и я раз слышал, как она ее рассказывает – точь-в-точь как он сам мне рассказывал; и я никогда не ее забуду, хоть бы и доживу до девятисот лет как Мафусаил.

Вишь ли, в те времена в наши края наведывался весной и осенью один молодчик, бродячий торговец с мешком за спиной. Звали его Иехиил Ломмедье. Никто толком не знал, откудова он взялся. Он не был говорлив, но женщинам приходился по душе, нравилось им, когда он рядом. Женщины любят иногда этих, об ком ни один мужчина в толк не возьмет, чему тут нравиться. И вот им приглянулся этот Ломмедье, хоть и был он вечно смурной, худой как щепка и двух слов связать не мог. Но дошло до того, что женщины считали и высчитывали, скока недель до поры, как Ломмедье явится. Готовили имбирные пряники, варенье да пироги и усаживали его пить чай у себя за столом, кормили его самым лучшим, что было. Ходили слухи, что он увивался за Фиби Энн Паркер, или Фиби Энн за ним увивалась, – не разберешь, кто за кем. А потом, вишь ли, вдруг Ломмедье перестал приходить; и никто не знал, почему – просто перестал. Оказалось, что Фиби Энн Паркер получила письмо, где говорилось, что он придет перед Днем благодарения; но он не явился ни до, ни в День благодарения, ни после, ни весной; и в конце концов женщины бросили его высматривать. Одни говорили, что он помер, другие – что отправился в Канаду, а третьи – что вернулся на родину.

А Фиби Энн-то, она здраво рассудила, что ей лучше выйти за Биджа Мосса и дело с концом. Говорила, мол, все, что ни делается, все к лучшему. Со временем Ломмедье забылся как прошлогодний снег.

Чудно это, когда сначала человека так любят, а потом вовсе об нем не скучают. Поволнуются сперва, а вскорости все пойдет своим чередом без него, почти так же, как и с ним. Никто и не думал, что они когда-нибудь услышат о Ломмедье снова. Но чему быть, того не миновать.

Так вот, 19 марта капитан Эб Соин погнал стадо в Бостон. В тот день разразилась жуткая снежная буря, даже старожилы такой не припомнят. Колючий снег иголками впивался в лицо, а ветер дул с такой силищей, будто хотел все смести с лица земли, – даже быки еле шли. С капитаном Эбом мало кто мог сравниться в выносливости. Он, бывалоча, целый день рубил деревья в лесу, вкалывал на лесопилке в округе Мэн – никакого труда не чурался. Но эти мартовские ветры иной раз так могут умаять человека, что ни сам по себе, ни с божьей помощью не сдюжишь. Капитан говаривал, мол, он может выдержать любой ветер, который дует в одну сторону пять минут; но когда ветер дует во все четыре стороны одновременно – такое даже ему не под силу.

Вишь ли, такая непогода бушевала весь день, и к закату капитан Эб совсем запутался и сбился с пути. Ужо ночь спустилась, а он и знать не знает, куда забрел. Кругом сугробы, а метель такая снежная, что и на фут перед собой не видать; в общем, капитан сам не заметил, как свернул с бостонской дороги и вышел к ограде недалеко от Шерберна, где стояла мельница старого Кэка Спаррока.

Дед ваш, ребятня, знал и старого Кэка. Тот был горьким пьяницей и жил в лесу один-одинешенек, мельницу сторожил. Тока ведь он не всегда был таким. Когда-то Кэк был приличным молодым человеком, да и жену его, дочь дьякона Амоса Петенгалла из Шерберна, все уважали.

Но как жена умерла, Кэк бросил ходить в церковь, уж все его бранили, и старосты, и городская управа, а он и носа не кажет; а если уж кто от церкви отвернулся, так и не знаешь, чего он дальше удумает. Представьте себе, ребятня: весь добрый люд в лучших нарядах идет на воскресную службу, а человек ленится, не наденет даже чистой рубашки – что будет с его бессмертной душой? Если он валяется весь день в рабочей одежде, рыбачит или еще как бездельничает, что из этого может получиться? В конце концов за ним придет дьявол, вот и за старым Кэком он пришел.

Тут Сэм подмигнул моему дедушке, сидевшему в противоположном углу, чтобы тот увидел, как ловко он вплетает мораль в повествование.

– Так вот, значится, подошел капитан Эб к ограде, огляделся, увидел, что темень сгущается, а ветер усиливается, одно слово – плохи его дела. Впереди за оградой чернел лес, а в лесу, ясное дело, зги божьей не видать. Потому он решил выпрячь лошадь из телеги и проехать верхом вперед, чтоб глянуть, куда его занесло. Согнал он быков за ограду, сел на