– Никита, граната! – раздался сзади крик Полковника. – Берегись!

Граната приземлилась в нескольких метрах сбоку от меня. По телу пробежала дрожь. Все, что я мог сделать в эти мгновения, – это лишь уткнуться лбом в землю, открыть рот и прикрыть руками голову и шею.

Последующие события скудными обрывками запечатлелись в памяти. Взрыв. Сильная жгучая боль в ногах и руках, словно по ним прошлись граблями, зубья которых заточены на славу. Раздирающий звон в ушах, отчего, казалось, треснет череп. Туман в глазах. И темнота…

– Очнись, Никита. Давай, дружище, давай, ты можешь… – врываясь в мое подсознание, нудил знакомый голос. Начиная приходить в себя, я почувствовал, как чьи-то пальцы впиваются мне в плечи. – Ну же! Ну же!

Вслед за ними дали о себе знать мои верхние и нижние конечности. Нарастающее жжение и зуд в них пробудили меня окончательно. Простонав, я приоткрыл веки.

– Ты? – промямлил я.

Не передать, насколько рад я был его видеть.

– Я. – Давид наконец-то оставил в покое мои плечи.

– Жив?

– Как видишь.

– Хотя что с тобой могло случиться? Ты же у нас в «Молоте и наковальне» лучший из лучших. Специалист широчайшего профиля. Только конек твой – приборы ночного видения, нытье и занудство.

– Вот и славненько. Если шутишь, значит, тебе уже лучше.

– Да уж, лучше не бывает. Что произошло-то? Где мы? Ничего не помню.

– И что граната взорвалась, не помнишь?

– Помню.

– Тебя контузило, а мы еще какое-то время сопротивлялись. Весьма непродолжительное время. Ну а потом какой-то мужик по громкоговорителю предложил нам сложить оружие и сдаться. Вежливо так, по-доброму, будто гостей в дом приглашал. В случае неповиновения все мы подлежали, как он выразился, вынужденному уничтожению.

Пока он посвящал меня в минувшие события, я решил оценить, в каком состоянии находится мой опорно-двигательный аппарат. Потому как сигналы, посылаемые им в мозг, указывали на весьма тяжкие последствия. Что ж, так оно и оказалось. Ноги от паха до щиколоток и руки от подмышек до кистей были перемотаны гладкими, как шелк, розовыми тканевыми лентами. Бинты – не бинты? А черт его знает! Из одежды на мне остались только футболка, трусы и носки.

Лежал я на белоснежном ложе, которое сливалось со стенами продольной стороной и тянулось вдоль них непрерывно, от одного края дверного проема до другого.

Никаких иных опор, креплений и держателей оно больше не имело. Являясь довольно жестким, ложе было отделано чем-то вроде кожи. Сама же комната походила на карцер в психиатрической лечебнице. В подобных местах мне бывать не приходилось, но фильмов ужасов, чьи сюжеты завязаны на них, пересмотрел немало. Так что кое-какое представление имелось. Белые стены, двери, потолок и даже пол…

– Вынужденному уничтожению? Вот как они, значит, с совестью своей договариваются.

– Так же тогда подумал и я.

– И что вы решили?

– Вряд ли бы я сейчас с тобой разговаривал, если бы мы не выполнили их требования, верно?

– Верно.

– Громов велел нам не делать глупостей и сдаться, хотя по его лицу я понял, что он готов был идти до конца. И пошел бы, если бы не мы. Ты же его знаешь.

– Знаю.

– После того как мы выполнили его приказ, нам надели на головы мешки и привели сюда.

– Сюда – это куда?

– Наверное, куда-то туда же, куда ты и мерс спровадил.

– Мы под землей, что ли?

– Выходит, что так.

– Ясно, а то я уж, грешным делом, подумал, что нас в дурку заперли.

Выпучив глаза и скривив рот, Давид помотал головой.

Ох, как же я ненавижу, когда он так делает! Ему кажется, что это выглядит остроумно, мило и забавно, но на самом деле глупо, уродливо и не смешно. Для этого бездарного мимического представления я даже эпиграмму сочинил: «Посмотри, Никита, братан, какой я у тебя болван!»

Вспомнив потолки в домах пришельцев, я вновь окинул взглядом потолок и вяло промямлил:

– М-да, такое в наших дурдомах точно не увидишь.

Большую его часть занимал такой же древовидный светильник с диском посередине, но излучающий только белый свет. Вынуждая меня прищуриваться, он превращал и без того белую комнату в нечто еще более светлое и умиротворяющее.

– Будто стены такие увидишь. Ничего не напоминают?

– Напоминают.

Заранее зная, что произойдет, я потянулся рукой к стене, но Давид опередил меня, стукнув по ней кулаком. От места удара по стене разошлись едва заметные круговые волны. По чьему подобию тут все сделано, я догадался сразу же, просто парочка весомых отличий сбивала с толку: комната не являлась круглой, а стены были цельными, без видимых каркасных пластин.

– А ты говоришь, дурдом. Да лучше уж туда, чем здесь.

– Тогда чистилище – так больше подходит?

– Не знаю. Как бы это место скотобойней не оказалось.

– И мы в роли убойной скотины.

– Вот именно.

– Жутковато как-то, брат.

– Понимаю, мне тоже.

Давид помог мне приподняться и сесть. Он присел рядом, свесив ноги и продолжая меня придерживать.

Легкая тошнота и ноющие конечности не шли ни в какое сравнение с внезапно разболевшейся головой. Кряхтя, я взялся за нее руками и определил, что ей досталось не меньше. Она также была перемотана от макушки до самых бровей.

– Похоже, здорово меня потрепало, да?

– Да, очкарик сказал, что осколками посекло.

– Какой еще очкарик?

– Не важно, скоро узнаешь. Ты вообще как себя чувствуешь?

– Голова трещит, а так – терпимо.

Ко всему прочему еще и дышалось здесь довольно тяжеловато. Видимо, вентиляция у них была не ахти. Воздух поступал через круглые отверстия размером с кулак, рассредоточенные под потолком, по четыре на каждой стене.

– Может, полежишь еще?

– Нет, належался уже. А где остальные? Или… неужели мы единственные выжившие?

– Нет, насколько я знаю. Их, наверное, содержат в других камерах или камере. Хотя после того, как нас разделили, могло случиться что угодно, так что утверждать не стану.

– И сколько их? Кто?

– Полковник, Максим Леонидович, Инга, Невидимка и еще пятеро бойцов.

– И все?.. А как же Стас?

– Мне тоже его очень жаль, Никита, но он превратился в пепел, как и многие другие.

– Вот тебе и непревзойденный план Громова – Риббентропа. Столько жизней загубили, и все впустую.