Я связан с фотографией уже пять десятков лет. За это время мне довелось познакомиться с тысячами фотографов. Будучи фотоагентом, каждый год я отсматривал около пятисот портфолио. Мне кажется, стоит познакомить вас с некоторыми замечательными фотографами. Знать их биографии полезно и поучительно.

Не все из этих фотографов сотрудничали с «Black Star». Некоторые из них известны, некоторые – не очень, некоторые – и вовсе нет, но на успехах и неудачах каждого можно поучиться. Некоторых мы уже упоминали ранее – например, Эмиля Шультеса. Я постарался включить в эту главу такие биографии, из которых можно извлечь какие-нибудь уроки.

Фотографы, которых я знаю, отвергают классификации и стереотипы. Тем не менее «homo photojournalisticus» – это особый сорт людей. Они чувствительные, категоричные, эгоистичные, бешеные, склонные рисковать и эпатировать. Это замечательные люди. Они – моя жизнь.

Уильям Юджин Смит

Свой первый рабочий день в «Black Star» в 1940 году я провел, помогая Уильяму Юджину Смиту снимать рекламу для «McGraw-Hill». Забавно, что с великим фотодокументалистом я познакомился, когда он снимал моделей в студии. Мне поручили менять лампочки в трех из четырех синхронизированных вспышек. Четвертая вспышка была у него в руке, с ее помощью он «поджигал» все остальные.

Времени было мало, менять лампочки после каждого кадра надо было очень быстро. Я был шустрым малым, но не слишком ловким. Уже после второго кадра я задел на бегу штатив Смита. Камера рухнула на пол. Смит ничего не сказал по поводу случившегося и просто продолжил работать, пока все не было сделано.

Спустя несколько часов Смит вдруг перевернул вверх дном все в студии. Я подошел к нему и спросил о причинах такой перемены в его настроении. «Что случилось, господин Смит?» – спросил я с невинным видом. «Черт побери! Я не уверен, что после того, как ты свернул штатив, мне удалось снять хоть одну приличную картинку! – ответил он. – Я не стал менять Ikoflex на другую камеру, но есть вероятность, что после падения камеры объектив сломался».

Читателю, вероятно, будет приятно узнать, что у Смита все же получились удачные фотографии, и не менее удачно сложились отношения между Чапником и Смитом. Он стал частью моей фотографической биографии, и, работая в мемориальном фонде Уильяма Юджина Смита, я отдаю дань уважения этому прекрасному фотографу.

Некоторые считают Смита святым, которого непрестанно истязали враги. Не так все просто. Нельзя поделить весь мир на черное и белое. Легенда об Уильяме Юджине Смите родилась из некоторых фактов, приукрашенных льстецами. Ее питает человеческая потребность в герое. Юджин Смит боролся с несправедливостью как в реальной жизни, так и в журналистике.

Если бы Смиту не нужно было бороться с журналом «LIFE», он создал бы такой журнал сам. Битва с влиятельными людьми была ему так же нужна, как пленка – его камере. Он был одновременно фантастическим эгоистом, фантастическим мастером и фантастическим идеалистом. Он столь серьезно относился к себе и к своей работе, что все остальное мог легко пустить в расход: судьбу, семью, в том числе детей. Он пестовал себя как фотохудожника, а все остальное не имело значения.

Впрочем, даже счищая патину легенды, мы обнаруживаем под ней великого Уильяма Юджина Смита, вдохновившего своим творчеством бесчисленных фотографов. Он учил выстраивать фотографическое повествование, видеть его цельность и структуру. Он учил искусству и гуманизму в фотографии.

Работы Смита являют собой пример активной чувствующей и сочувствующей фотожурналистики. В них есть нежность и ярость, утверждение жизни и отрицание бессмысленной смерти. Заложенные Смитом традиции подхватили другие великие социальные фотодокументалисты.

В предисловии к книге «Minamoto», посвященной разливу ртути в Японии, Смит написал:

Эта книга необъективна. Первое слово, которое я бы убрал из журналистского сленга, это слово «объективный». Это был бы гигантский шаг вперед, к свободной прессе. Впрочем, второе слово, которое я предложил бы забыть, это слово «свободный». Избавившись от этих двух иллюзий, журналист и фотограф могли бы наконец заняться тем, что действительно находится в их сфере ответственности. Я вижу перед собой ответственность двух видов. Первая – перед моими читателями, и я уверен, что если я с этим справлюсь, то автоматически справлюсь и с ответственностью перед журналом.

Голос фотографии едва слышен, но порой, лишь иногда, она заставляет нас что-то осознать. Многое зависит от зрителя. Изредка эмоции, возникающие у зрителя, становятся поводом для размышлений. Некоторые (а может быть, многие) из нас в результате обращают внимание на причины происходящего, начинают искать способы исправить то, что следует исправить, излечить то, что следует излечить.

Великий Шарль – Шарль Бонне

В современном фотографическом фольклоре существует образ бесстрашного и вездесущего фотожурналиста. Этот персонаж симпатичен, обаятелен, у него в зубах непременно должна быть сигарета, он умеет красиво жить, это душа компании, он поражает всех рассказами о своем «боевом прошлом». Этакий персонаж Хемингуэя, самоуверенный мачо.

Такой персонаж – продукт художественного вымысла, однако Шарль Бонне был именно таким.

Он не знал, что такое страх. Для него не существовало ничего невозможного. Невыполнимых задач не было. Много десятилетий Бонне заигрывал со смертью. Он рассказывал потрясающие истории о том, как ему удавалось ускользнуть и не погибнуть, и в отличие от Роберта Капы и многих других, он не пал жертвой войны, которую снимал. По иронии судьбы, пройдя весь свой жизненный путь по лезвию бритвы, он умер в апреле 1986 года от лейкемии, спустя всего пять дней после того, как узнал о том, что болен. Вероятнее всего, радиационное заражение он получил, снимая испытания первой французской атомной бомбы в Тихом океане.

Возможно, многие из вас не слышали о Шарле Бонне – «Великом Шарле», как его называли друзья. Обычно так называют Шарля де Голля, еще одного француза, умевшего не размениваться по мелочам. Однако де Голль был высокомерным и властным, в то время как Бонне отличался мягкостью и добротой. Грациозные манеры Бонне и его приветливая улыбка скрывали внутреннюю твердость, позволявшую ему выходить живым из любых переделок.