Данилов укутался в свою тужурку и, опершись виском в стекло, спал. Соня с застывшей на лице умиротворенной улыбкой следила за работой Арсения. Иногда она задавала вопросы, Арсений отделывался сухими, однозначными ответами, не поднимая головы.

Изо всех сил он пытался что-то изъять из просматриваемых им фотокарточек, но те содержали лишь то, что подтверждало уже открытое. Синие сосны; счастливое семейство Даниловых, пошедшее, не страшась молвы, против природы и законов церкви, против родителей, общества; маленькие Гриша и Ева, а теперь Эвелин. Девочку, по мнению Сони, удерживают против воли, и она оставила тайное послание, зашифровав его в списке книг. Все это было мелкими осколками большой мозаики, с которыми не придешь к начальнику полиции, чтобы вновь предпринять попытку расшевелить его и заставить узреть готовящееся и отчасти уже содеянное преступление.

И самое гадкое – начальник рижской полиции мог быть замешан в сем неведомом преступлении. Одно только утешало Бриедиса: что отец сам рассказал о своей причастности, признался, как зачищал записи в метрической книге. Это могло значить, что его содействие тем и кончилось, что он лишь помог утаить позорную связь детей Даниловых от людских глаз.

В Ригу прибыли к шестому часу вечера, солнце уже озарило стены вокзала и часовни тем особенным томным свечением, что предвещало дождливую погоду. На закате расползлись свинцовые пласты туч. Преломляясь сквозь них, лучи солнца приобретали неземной оттенок нежно-оранжевого с прожилками лилового.

Воздух был напоен теплом и влагой.

От вокзала ближе всего была улица Господская. Арсений повел первым учителя, по пути наказывая ему быть осторожным.

Они почти добрались до ворот с ангелами, улица тонула в сумеречной тишине. Откуда ни возьмись, вынырнул человек в пальто-крылатке, поверх высокого ворота был намотан полосатый шарф, а по самые брови нахлобучен котелок. Бриедис сразу почувствовал неладное: человек был одет слишком тепло для такого вечера, появился внезапно, будто из-за угла или ниши двери чьего-то дома, в движениях его крылась нервозность приготовившего в рукаве нож или пистолет. И когда незнакомец поравнялся с ними, Бриедис инстинктивно дернул за руку Данилова, идущего с краю, заставив его упасть прямо под ноги Сони. В эту же самую минуту закутанный в крылатку незнакомец вынул стилет и пырнул им Бриедиса в бок.

Бриедис ни на секунду не отрывал взгляда от глаз, прячущихся под котелком, и видел, что глаза эти были прикованы к Данилову и что дрогнувшая неумелая рука с длинным кинжалом настигла не ту цель.

Выдернув из тела пристава кинжал, незнакомец припустил вниз по улице. Пристав, не обратив поначалу внимания на рану, помчался следом и успел ухватить того за шиворот. Оба свалились на мостовую, но незнакомец оказался проворней, он пружинисто вскочил на ноги и дал стрекача. На пустынной улице мелькала его черная крылатка, как большая летучая мышь, потом он свернул на Конюшенную и исчез.

Арсений успел подняться прежде, чем к нему подбежали перепуганные Соня и Данилов. Свистяще дыша, он схватил с мостовой брошенный пройдохой котелок.

– Я поймаю тебя! – крикнул он, потрясая в воздухе шляпой. – Слышишь? И дня не пройдет.

Соня с одной стороны, Данилов – с другой поддержали пристава за локти. Но Арсений зло вырвался и, совершенно не замечая, а вернее, просто позабыв в запале, что задет кинжалом, принялся оправлять полы сюртука, размазывая перчатками кровь по светлому сукну. Нервной размашистой походкой, чуть шатаясь и приседая, он вернулся к кованым воротам дома Даниловых и поднял с мостовой свою трость. Соня и Гриша потянулись следом.

– Я просил вас рассказать о нападениях, – он развернулся к Данилову и, не обращая внимания, что кругом уже начали собираться зеваки, привлеченные шумом, в гневе продолжил: – Я знаю, что вас несколько раз хотели убить, думаете, я не читал протоколов Гурко, моего помощника?

Данилов стоял ошарашенный, с бледным лицом и смотрел на сюртук Бриедиса, на котором медленно расползалось кровавое пятно. Нахмуренный и сосредоточенный, Арсений перевел взгляд вниз, два раза втянул носом воздух, будто тем самым стараясь привести себя в чувство. Но все поплыло у него перед глазами.

Чтобы не свалиться в обморок прямо на улице и не стать посмешищем – отец узнает, засмеивать будет до самой смерти, – Арсений развернулся на каблуках и шагнул в сад особняка, прямо в гущу зарослей. Твердо опуская ноги на ставшую вдруг необычайно мягкой дорожку, он дошел до крыльца и сел на ступеньку.

– Сеня, вам в больницу надо, – донесся девичий голос откуда-то издалека.

– Не надо, – огрызнулся кто-то вместо Арсения. Спустя какое-то время он понял, что говорил сам.

– Арсений Эдгарович, я не врач, но, кажется, если кровь не остановить, то будет худо, – это был уже другой голос.

Солнце село очень быстро, в густом саду у Даниловых темнота наступала еще быстрее.

– Протоколы я нашел случайно, – быстро заговорил Арсений, придя в себя на несколько секунд. – Он, видите ли, позабыл мне их на подпись дать, видите ли, меня на месте не было… – А потом как вскрикнет: – Но это ведь нарушение!

Вдруг пришла мысль, что он говорит лишнее и ведет себя, как пьяный. Нужно принять решение быстро. Остановить кровь? Бриедис посмотрел на сюртук, ставший мокрым, и прижал к порезу у пуговиц руку.

– Дома есть полотенце? – спросил он и вдруг стал падать.

Дома отыскалось и полотенце, и старый шотландский виски. Все это привело Арсения в себя очень скоро. Через полчаса он уже сидел на узкой кровати в одной рубашке, испачканной и порезанной, но застегнутой по самое горло, поскольку не мог позволить себе еще более неопрятный вид при барышне, которая минуту назад сама с него эту рубашку снимала дрожащими от волнения руками. Он держал в одной руке пузатую бутылку «Гленливета», другую прижимая к месту, где Соня наложила повязку, не столько потому, что изнывал от острой боли, сколько для того, чтобы прикрыть перепачканный и изодранный предмет одежды. Давя стыд, он с нарочитым любопытством разглядывал комнату, в которой оказался.

Это было небольшое помещение с низким потолком и маленьким окошком, выходящим в сад почти на уровне земли – в стекло вжимал свой буйный цвет густой кустарник. Все здесь было тщательно убрано, видно, что кто-то старательно счищал со стен копоть от имевшейся печки. Тут стояла только узкая кровать, на которой сейчас сидел Арсений, когда-то предназначавшаяся, быть может, для кого-то из слуг, простой стол, стул и свеча на подоконнике. И три стопки книг – верное доказательство, что Данилов облюбовал и этот угол дома.

Соня сидела на стуле и тоже оглядывалась не без доли удивления, Гриша с виноватым видом стоял в изножье кровати.

– Мне казалось, – тихим голосом начал Бриедис, – что вы, Григорий Львович, заняли тот кабинет наверху, с черепами и доспехами, где вы тренируете руку на рапире.

Данилов смутился и тотчас же вспыхнул, подняв почему-то глаза сперва на Соню. Та глядела в ответ с удивлением, видимо, тоже хотела знать, отчего они не поднялись в укрепленное Даниловым место, а остались здесь, внизу, в комнате прислуги.