Для больного ребенка они в конце концов нашли человека, готового взять его на воспитание за деньги. Известно, что на такое пошел бы либо святой, либо преступник, замысливший отделаться от ноши тотчас, как выплатившие мзду родители покинут страну. Они были ослеплены уверенностью, что так будет лучше, что воздух гор лучше лепрозория, а незнакомец, кидающий больному ребенку обглоданные кости, теплее сердцем тех, кто вынужден видеть тяжелую обузу в любимом прежде дитя.

Мальчика поселили в хижине высоко в горах, изредка присматривали за ним, оставляли скромный набор продуктов, ждали, когда он естественным образом умрет от голода или разобьется на скалах. Ему было пять. И он выживал, как Аверонский дикарь[11]. И да, я знал об этом и ничего не предпринял. Это был не мой ребенок. Родители, несшие за него социальную ответственность, приняли решение, и я не в силах был им противоречить. Но это не значит, что я не болел душой за него. Мне далеко за восемьдесят, но не проходило и дня, чтобы я не вспоминал о его участи.

Неведомо как, но когда мальчику исполнилось двенадцать, он спустился в лечебницу, пробрался в мой кабинет и, пристально, по-волчьи глядя мне в глаза, рассказал то, что от него пытались скрыть. Откуда он узнал все, неведомо. Он ударил меня скальпелем, прежде выкраденным у сестер, и убежал. Рана моя была неглубокой, хоть мальчишка метил в горло. Через какое-то время охотники нашли на скалах скелет человека, взявшегося его растить.

Когда это случилось, Даниловы прибыли в Швейцарию, поохали, заказали надгробный камень и провели символический ритуал погребения, думая, что сын уже никогда не найдется. На камне они велели высечь дату его рождения и смерти – день, когда видели того в последний раз. То есть семь лет назад.

Он все же добрался до них и жил шантажом, пока не уехал в Англию, где сменил имя. Кажется, он работал библиотекарем при колледже, в который метил поступить. Болезнь его не прогрессировала, мягкий британский климат пошел на пользу. С господином Даниловым мы вели переписку, в которой обменивались – тайно, иносказательно – информацией о нем. Но едва близнецы вернулись после учебы в родной город, русский промышленник перестал мне писать. И дальнейшая судьба юноши мне неизвестна.

Гриша с грустью выслушал отчет Бриедиса и Сони и только мотнул головой в знак признательности.

– Он сам мне это сказал, перед тем как убил Еву.

К тому времени в личных вещах учителя словесности Сильченко был найден его дневник с исповедью о воспитании сына Даниловых с 1869 по 1877 год. В нем Николай Петрович отзывался о питомце с большой любовью, хотя хранить черную тайну промышленников ему было непросто. Даниловы исправно переводили деньги, но ни разу не пожелали увидеть больного проказой отпрыска. Возможно, будь они чуть снисходительней, тому бы не удалось спустя столько лет женить на себе их дочь.

Даниловы так и не смогли отделаться от проказы. Как божья кара, болезнь вернулась в их семью с Марком, с Евой, похороненной в закрытом гробу, с внучкой, которую продержали семь долгих лет без света и движения. Отверженный исхитрился передать болезнь почти всем членам семьи. Обреченные на бессилие, преступные родители молча и беспомощно наблюдали гибель своих детей одного за другим.

Один лишь Гриша восстал против. Ценой, ставшей для него слишком высокой, он смог противостоять семейному проклятию и побороть монстра.

Оправившись от ранения, отсидев карантин по лепре, он не вернулся преподавать в гимназию, а поступил в школу обучения низших полицейских чинов, а следом – на службу надзирателем второго городского участка. Спустя какое-то время его перевели в помощники пристава. Такому быстрому скачку в карьерном росте поспособствовал чин титулярного советника, который тот имел, поскольку окончил высшее учебное заведение. Он продал особняк на Господской и остановился в квартире над полицейским участком, ранее занимаемой Бриедисом. А Арсению Эдгаровичу с супругой было разрешено переехать в отчий дом.

После смерти Евы Гриша сильно изменился, из щуплого мальчишки превратившись в крепкого полицейского. Никто бы в жизни не поверил, что три года назад он преподавал историю в женской гимназии и страшно боялся шалостей гимназисток.

Соня написала повесть «Рижский дьявол», осуществив первую свою мечту – стать писателем. Она по-прежнему работала в книжной лавке, но только теперь под магазинной вывеской висела еще одна, неприметная, деревянная табличка с надписью мелом: «Частный сыщик Соня Каплан, метод Дюпена: мы расследуем запутанные дела, не покидая кресла». Это была упорная попытка подобраться ко второй мечте – наконец стать сыщиком.