И, ничего более не добавив, отправился обратно.

Арсений, с трудом сдерживая тяжелое дыхание, посмотрел сначала умоляюще на Соню, не веря, что наконец-то операцией доверили заняться ему, потом на вахтенного.

– Десять человек наряду, не расслышали? – рявкнул он, придя в себя. – Собрать и отправить в городскую больницу.

И протянул руку Соне:

– А мы туда на извозчике домчим.

Усевшись в двухместный городской экипаж, Арсений взял обе руки девушки в свои и сказал:

– Я все решил, Соня. Хочу, чтобы вы стали моим товарищем и ратником, – задыхаясь от осознания, что должен успеть сделать важное признание сейчас, пока дело вновь не закрутилось в бешеный водоворот.

– Товарищем и ратником? – выдохнула она.

– Да, как оно есть, как вы считаете верным.

Она просияла такой чистой, очаровательной улыбкой, что Арсений мигом позабыл обо всех своих терзаниях в кабинете отца, о мыслях, что сочтет себя подкаблучником, если уступит будущей нареченной. И почувствовал большое облегчение и радость от собственных признаний.

– А не спросите ли, Арсений, хочу ли я видеть вас своим товарищем и ратником?

Растерявшись, Бриедис не ответил сразу, испугавшись, что не знает правильного ответа, но потом быстро сообразил и повторил ее вопрос как можно более торжественным тоном, встав опять на одно колено на пол экипажа, сколько позволяло пространство.

– Вот теперь я вижу, что вы меня действительно любите. – Соня мягко пожала пальцы Арсения.

– И вы пойдете за меня?

– Да, Сеня, пойду.

В городской больнице они потратили час, пока выясняли обстоятельства побега прокаженного, выслушивая оправдательные речи упустившего его врача. Мол, понадеялись, что пациент не опасен, ничего не сделает этими своими короткопалыми негнущимися руками. Ан нет. Тобин оказался настоящим зверем, сильным и на удивление хватким.

– Люди с увечными пальцами все же исхитряются довольно ловко пользоваться обрубками, – не останавливался заведующий инфекционным отделением, желавший отвести от себя и от больницы гнев полиции. – Некоторые, у кого такая травма, даже рисуют и играют на музыкальных инструментах. Множество ежедневных мелких обязанностей – они чистят зубы, пользуются ложкой, застегивают пуговицы – тренируют их моторику.

– Об этом раньше надо было думать! – рокотал Арсений. – Где теперь он? Где девочка? Я вас не раз предупреждал, что он не тот, за кого себя выдает. И наверняка задумал сделать что-то нехорошее с дочерью. Где он может скрываться?

– Квартира! – вспомнила вдруг Соня. – Даша говорила про квартиру на Известковой. Одиннадцатый дом, ателье мадам Карро, она шьет шляпки, ротонды и пальто.

В воскресный день экипаж найти было сложно, тем паче на краю города, да еще летним вечером, когда все устремлялись в Старую Ригу, в парки и сады, в театры и на концерты под открытым небом. Проклятая выставка втягивала в себя весь город, как большая губка. Не надо было отпускать извозчика. Время неумолимо утекало, день клонился к концу, солнце светило косыми золотисто-красными лучами, скользя по шпилям церквей, фасадам домов и окрашивая стены в веселое разноцветье, словно насмешливо шепча: «Догони, догони же!»

В помещение над ателье наряд прибыл к шести часам вечера, быстро взломали дверь, ввалились гурьбой с револьверами на изготовку. Арсений шел первый, сжимая в руках «смит-вессон», храбрая Соня и белый, сосредоточенный Ратаев по обе его стороны.

Квартира, как и рассказывала Даша, была занавешена темными шторами, еще снизу у подъезда поняли, какие окна относились к ней. Но если Финкельштейн описывала ее вычищенной и простерилизованной, то полицейскому наряду она предстала перевернутой вверх дном. Все шкафы и ящики были распахнуты, стулья разбросаны, перевернут стол, разбито зеркало. Но это был не разбой, не налет, а торопливые сборы. В шкафах почти не оставалось никакой одежды, ящики зияли пустотой.

Внизу швейцар поведал историю о странном квартиранте, который всегда являлся весь закутанный в плащ, а большая широкополая старомодная шляпа скрывала его лицо.

– Жилье над ателье снимал француз, некий Люсьени, – докладывал швейцар. – Он явился с девочкой лет четырнадцати на вид, болезненно бледной и хромой. Одета та была странно. И руки все шиты-перешиты, будто после операции. Они быстро собрались, заплатили с лихвой и уехали на большой черной карете с глухо занавешенными шторами.

– Он назвался именем врача, хотя знал, что тот задержан. Совершенно презрел страх. – Бриедис сжал кулаки, принявшись вышагивать по ковру.

Сумерки сгущались, фонарщики еще не зажигали фонарей, подгоняла темнота. Голова Арсения вспыхнула болью еще в больнице, еще не сошли все симптомы сотрясения, которым его наградил Гурко.

– Он мог отправиться только туда, – видя потерянный вид жениха, предположила Соня. – А там Гриша… один остался.

– Говорил я, не нужно оставаться, нет! – разразился приступом ярости Арсений, но сдержался, чтобы не дать волю языку и кулакам. Мрачным взглядом он окинул отряд полицейских, совершенно не представляя, что делать, ведь поезда им внерейсового не предоставят до Кокенгаузена, а отправившись в полицейской карете, они прибудут в Синие сосны в лучшем случае к следующему утру.

С тяжелым сердцем Арсений велел Ратаеву бежать в Управление, просить, чтобы запрягали транспорт, надо было перебросить через восемьдесят восемь верст полицейский наряд. Они даже не подумали спросить разрешения у Каплана, вспомнили о своем безрассудстве, только когда пересекли мост через реку Огре.

В Кокенгаузен снарядили два полицейских экипажа, мчали во весь опор, дважды делали остановку менять лошадей. Хорошо было бы уснуть, ведь дороги часов пять, но никто не мог сомкнуть глаз. Все знали, что придется брать прокаженного, и с тихой покорностью ожидали сложного предприятия. Соня молчаливо опустила голову, прическа ее растрепалась, она была так потеряна и убита, что совсем ничего не говорила. Арсений сжал зубы, подумав о Дашином лекарстве, так чудесно избавившем его от головокружения и тошноты. Предчувствие кошками скребло на душе. Он не надеялся найти в Соснах Гришу живым. И Соня, кажется, тоже.

Небо начало светлеть, когда впереди замаячили огни железнодорожной станции. Кареты промчали дорогой, огибающей парк Левенштернов, мимо лютеранской церкви, справа маякнули кресты церкви Св. Петра и Павла в слабом отсвете рассветного солнца. Потом пришлось покинуть транспорт и добираться пешком, ибо по тропинке, ведущей к воротам Синих сосен, не мог спуститься даже велосипед. Тринадцать человек быстрой шеренгой, с револьверами в руках, двигались вниз.

Ворота были слегка приоткрыты, выездная аллея еще тонула в сумерках. Арсений, знавший дорогу, шел в авангарде, за ним поспевала смертельно уставшая Соня. Казалось, от ожидания самого страшного – увидеть Гришу мертвым – она постарела лет на пять, под глаза легли тени бессонной ночи и долгой, утомительной погони. Вот знакомая беседка, лабиринт в сосновой аллее, вот музы, застывшие каждая кто с глобусом, кто со свирелью.