Зайдя в дом, они тотчас наткнулись на следы борьбы в библиотеке. Бросился в глаза смятый ковер, весь в потемневших пятнах, окровавленная сабля, разрубленный подлокотник кресла, сметенные со стола предметы для письма, брошенная на пол книга Жюля Верна.

– Un capitaine de quinze ans, – тихо прочитала Соня, поднимая томик. Лицо ее скривилось, она не смогла сдержать слез. – Он мечтал быть таким же храбрым, как Дик Сэнд…

Арсений стиснул челюсти, поднял «смит-вессон», двинулся дальше.

В коридорах его встретила черная бесформенная масса, облаченная в плащ. От нее уходили вниз в кухню дорожки крови. За спиной Бриедиса собралась толпа полицейских, все молчали. Арсений носком обуви приподнял лежащему голову, чтобы увидеть лицо. Из-под полы плаща, нелепо легшей на лоб, глядела слепая маска, будто слепленная из папье-маше, с закрытыми глазами и одеревеневшими чертами. Носком он развернул тело на спину.

Тобин был мертв сравнительно давно. Ключица оказалась разрубленной сильным ударом сабли, крови натекло порядочно. Тобин умер от ее потери.

– Теперь ищем Данилова и девочку, – бросил Арсений и поспешил в кухню.

Они быстро поняли, что некто очень сильный тащил по полу сначала одну тяжелую ношу, роняющую кровь, потом другую. Всюду были коричневые потеки, соединенные с другими пятнами, будто города на карте, полосами и линиями. Вся эта кровавая топография вела к подвалу и лестнице в подземелье.

У двери, за которой томился Марк Данилов, крови было еще больше, она отпечаталась и на стенах. Казалось, два неподвижных тела кулем лежали у стены рядом, а некто третий тут же переводил дух. Арсений с ужасом понял, что Тобин перед смертью запер Гришу и его сестру в подвале. Он был столь безумен, что не чувствовал боли от тяжелого ранения, которое нанес ему некий неведомый храбрец, он терял кровь, но все же не смог отказаться от задуманного преступления.

Агенты налегли на засов, потянули знакомую окованную железом дверь. Арсений протиснулся в тюремную камеру первый, следом поспешили остальные, обнаружив два безжизненных тела у дальней стены. Одно было распято и повисло всей тяжестью на хрупких запястьях, другое распростерлось под ним на полу. В воздухе стоял тяжелый запах жженого ацетилена, в трех-четырех шагах под светом нескольких спичек, зажженных в руках полицейских, блеснул металлический корпус фонаря. И все увидели, что внизу лежал голый по пояс Гриша, а распятой была Ева. Ее кисти, обмотанные белыми тряпками с красно-коричневыми пятнами, застыли в кольцах, как изуродованные птичьи лапы, голова свисала на грудь, длинные волосы касались пола.

Арсений отвел глаза. На миг он растерялся, чувствуя отчаянное бессилие. Соня застыла с непроницаемым белым лицом, глядя на два мертвых тела. Но, стиснув кулаки, поджала губы.

– Надо вынести их отсюда скорее, – металлическим голосом кинула она полицейским, – и убедиться, нельзя ли еще спасти. Кто-нибудь, принесите молоток, чтобы снять с Евы болты.

Каплан опередила его, сделала то, что должен был делать он – явить присутствие духа.

12 марта 1904 года на пустынном старом кладбище, расположенном в Торенсберге неподалеку от церкви Лютера, у могил Марка Данилова, Евы Даниловой и Эвелин Тобин стояли две фигуры в темных полицейских шинелях. А с ними – хрупкая фигурка в синем пальто и беретке с пучком перьев на черноволосой кудрявой женской головке.

Гриша Данилов до сих пор не мог простить себе, что не спас сестру.

Арсений Бриедис не мог понять, откуда в хрупком теле бывшего учителя нашлось столько силы для удара саблей, убившего Тобина.

А Соня Бриедис, в девичестве Каплан, ни о чем не думала. Изящно нагнувшись к могилам, она чуть поправила гортензии, приобретенные к годовщине смерти матери Гриши в цветочном магазине Рауске, который торговал любыми видами растений во всякое время года.

Тело Евы было перенесено с кладбища у Синих сосен на городское, похоронено рядом с дочерью и братом, являвшимся Грише отцом. На могильном камне, расположенном чуть поодаль, было начертано без изысков и эпитафий: Исидор Тобин 1856–1901. Гриша не стал хоронить его под именем, которое носил сам. А историю его жизни и смерти было решено предать забвению. Человек, пожелавший назваться чужим именем, не заслуживал правды, хоть был прежде отвергнут, предан собственной семьей. Его камень служил напоминанием, что, какие бы ни выпали на долю испытания, это не дает права причинять страдания другим.

По свойственной Бриедису и Соне детективной неугомонности оба отправились в свадебное путешествие в Швейцарию лишь затем, чтобы завершить дело Данилова. Они нашли и лечебницу, где содержали больного ребенка, и старого доктора, который принимал его и поставил страшный диагноз. Тот уже давно не практиковал, доживал остаток лет в Базеле.

Доктор принял молодую пару из Риги, выслушал их претензии, вздохнул, проронив, что если те соберутся вчинять ему иск, то не смогут найти ни одного доказательства, что он поставил диагноз первенцу Даниловых и что такой пациент у них имелся.

– В картотеке клиники есть запись о Григории Данилове, но рожденном в 1876 году. Вы найдете полную историю его болезни. Синдром Лорена. Девять лет вплоть до 1885 года всяческих процедур, длинные списки медикаментов, мои личные наблюдения и рекомендации.

Тогда Бриедис дал слово, что, кроме последнего из рода этого семейства – того самого Григория Данилова, которого здесь так старательно лечили от синдрома Лорена и который имеет право знать всю правду, никто ни о чем не узнает. Другого выбора узнать истинную историю Тобина у дознавателей не было.

– Он родился хворым, – начал старый немец. – Русское семейство недоумевало, упрекало нас, что мы ничего не делаем, чтобы поставить ребенка на ноги. Но дитя нуждалось во времени, а родители были нетерпеливы. Знаете, это такого свойства люди, которые привыкли ко всему идеальному, выверенному, самому лучшему. Они думали, что, построив идеальное семейное дело, идеальные дом и предприятия, идеальные семейные отношения – а пары более согласной я и не встречал, – они получат в дар от Господа идеального первенца, достойного продолжить их род.

Мальчик не пошел в год, не заговорил в два, оставался тяжелой ношей на их плечах. Тогда они тайком принялись посещать сомнительных знахарей и колдунов, не гнушались и консультациями с цыганами. Где-то ребенок и подхватил проказу. А узнав о страшном недуге, они принялись искать способ, как избавиться от собственного дитя, ведь лепра не вписывалась в их представления об идеальной, счастливой жизни.

Они перебрали множество больниц, пансионов и закрытых лечебниц, но никто не соглашался брать прокаженного инкогнито. Каждый главный врач каждой из лечебниц, в которую они приходили с прокаженным ребенком на руках, должен был тотчас же заявить о случае проказы в соответствующие органы, но никто, разумеется, никуда не бежал. Ведь это повлекло бы лишние хлопоты в клинике с санитарными комиссиями, ее пришлось бы надолго закрыть. А что делать с остальными пациентами? Случаи с заразными больными умалчиваются врачами гораздо чаще, чем хотелось бы, – столь часто, что лучше вам не знать точное их число. Спокойнее будет на душе.