– Я просто поеду с ними, – коротко сказал Бриедис, подумал и добавил: – Если есть возможность отговорить Соню ехать, отговорите. Данилова я сам встречу на вокзале и заставлю во всем сознаться.

Но Каплану, конечно же, не удалось сломить дочь. Кажется, он даже немного побаивался ее, не сказал и о том, что стал свидетелем их с учителем разговора. Все знали, какой Соня росла своенравной. Арсений дал себе крепкое обещание покончить с этим, когда девушка станет носить его фамилию.

Одевшись в штатское – сюртук песочного цвета и черную мягкую шляпу с широкими полями, – Арсений довершил образ тростью и круглыми очками с синими стеклами. Соня, привыкшая видеть пристава в мундире, не узнает его в простом партикулярном платье. Да еще и затемненных очков Бриедис никогда прежде не носил. Чувствовал себя он в штатском и в очках неловко, надеясь привыкнуть по дороге.

Соня в своем тонком темно-синем пальто и берете с пучком перьев была непростительно хороша. Данилов – потерянный и уставший. Они встретились у часовни, не обратив внимания на Бриедиса. Тот осмелел и даже позволил себе идти за ними едва не по следам и наблюдать, как они перекидываются знаками.

Позже удалось занять место в вагоне аккурат за Соней. Бриедис не только мог видеть в отражении противоположного окна их силуэты, но и хорошо слышал, о чем они говорили. Как только поезд прогромыхал по мосту через Огре, парочка стала еще более оживленной. Они говорили об истории Ордена меченосцев, об архиепископах, когда вдруг Данилов предположил, что мисс Тобин может оказаться его сестрой.

Эвелин, будь она даже дочерью Тобина, родившейся в 1886-м, оставалась для всех дочерью Евы Даниловой, рассуждал Бриедис, а значит, так или иначе являлась родственницей учителя. И Бриедису показалась странной неуверенность, с которой Григорий Львович произнес фразу о своем возможном родстве с Эвелин. Он ведь не мог напрочь ничего не знать о своем английском beau-frère?[2] Во вновь сколоченном Даниловыми раскладе Эвелин приходилась Грише племянницей. Неужто ему никогда о ней ничего не рассказывали?

По всему видимому, так оно и было. Иначе Гриша не стал бы претворять в жизнь безумный Сонин план нападения на почтальона, благодаря письмам которого парочка юных дознавателей собиралась узнать имя мисс Тобин. Данилов ничего не знал ни о браке своей сестры, а точнее, «матери», ибо все это время его кровные бабушка и дедушка, почитаемые им за родителей, навязывали ему мнение, что Марк и Ева – его умершие брат и сестра, Данилов, следовательно, ничего не мог знать о Синих соснах и проживающих там родственниках. Синие сосны перестали для Данилова существовать с последнего дня, проведенного им в усадьбе.

Бриедис достал свою записную книжку и написал имя главного подозреваемого: Исидор Тобин. Этот человек, единственный, кроме Григория Львовича, имел виды на состояние семьи Даниловых в качестве супруга дочери покойных.

Дело принимало скверный оборот. На глазах пристава совершалось очень тонкое преступление. Возможно, ход его был запущен более чем десяток лет назад. Никто не знал, что скрывается за браком единоутробных брата и сестры Даниловых, за браком Евы и Тобина, за покушениями на Гришу, за кражей «смит-вессона» Бриедиса и убийством учительницы живописи.

Кроме того, Гриша откуда-то узнал некоторые подробности своих семейных драм и теперь в смятении ищет правду. К тому же в эту историю оказалась втянута Сонечка с ее неугасающим энтузиазмом.

Бриедиса было сложно удивить, поскольку он готовил себя к военной карьере, но когда Соня оседлала велосипед и с криком амазонки покатилась вниз прямо на почтальона, пристав взволновался самым настоящим образом. Даже больше, чем когда входил в кабинет отца в полицейском управлении на углу Театрального бульвара.

Теперь этим двум не отвертеться.

Вся троица – Бриедис с военной выправкой и гордо поднятым подбородком победителя, Соня, хромающая и хмурящая с досады брови, и Данилов, сунувший руки за спину и низко опустивший понурую голову, будто арестант, – медленно поднималась от кладбища к развалинам.

– Давайте передохнем, – предложил пристав, когда компания приблизилась к деревянному мостику через ров. – Этот выступ старой стены очень удобен для того, чтобы вы, Софья Николаевна, могли отдышаться. Вы точно ничего себе не сломали?

– Нет! – Соня закашлялась и, обнаружив перепачканный подол пальто, принялась очищать его перчатками. – Просто сбила дыхание, скоро пройдет.

Данилов уселся в пяти шагах, демонстративно отвернувшись.

– А теперь вам следует во всем сознаться, – Бриедис вынул часы на цепочке, сдвинул брови, – и поскорее, ибо через полтора часа прибудет из Динабурга в Кокенгаузен поезд. Я обещал вашему отцу, Соня, доставить вас дневным.

– Что? – Соня вскрикнула и вновь закашлялась.

– Не буду ходить вокруг да около. Я случайно оказался вчера в магазине и слышал ваш с Григорием Львовичем разговор. Мы с Капланом стояли за соседним шкафом.

– Ах, – вскричала Соня, но уже без кашля, звонким и ясным голосом, – случайно? Так я и поверила! Как же это низко, как чудовищно, отвратительно низко с вашей стороны! Подслушивать! Ужасная низость.

Данилов на мгновение обернулся, глянув страшным взглядом на Соню и пристава, но тотчас повернулся спиной опять. И неизвестно, какие чувства проносились по его лицу.

– Это произошло случайно. Я пришел говорить с вашим отцом о вашем вольном поведении. Вы вечерами ходите по городу одна, я должен это прекратить. – Бриедис сжал набалдашник трости с такой силой, что заскрипели перчатки.

– Вы не имеете никакого права! Вы! Ищейка!.. – Соня взвизгнула, ударив Бриедиса кулаком в рядок пуговиц его сюртука.

Но тотчас устыдилась этих своих слов и неприличного жеста, опустив голову, всхлипнула:

– Сеня, ну как вы могли?

– Я должен был.

– Как видите, мой папенька современных и прогрессивных взглядов человек. Я могу передвигаться куда захочу, и меня никто дома за это не наказывает.

– Я пойду к вашей маменьке.

– Не смейте! – встрепенулась Соня, дав Бриедису надежду, что мать она боится больше отца, вечно занятого книгами.

– Тогда будьте паинькой и расскажите все как есть. Зачем вам понадобилось ехать сюда?

– Я привезла заказ…

– Нет, про заказ и книги мне известно, – перебил пристав, еще раз вынув часы. – Почему вы привели сюда Григория Львовича?

Данилов поднялся, но остался повернутым к Соне и Бриедису спиной.

– А не угодно ли вам спросить у меня? – глухим, мрачным тоном проронил тот.

– Вчера вы отказались быть со мной откровенным.

– И теперь вы пытаетесь вытрясти все из Софьи Николаевны, единственной, кто вызвался мне помочь?

– Да, дознаватели ведут свое дознание как умеют.