– Реформа 2007 г., когда была реорганизована прокуратура, прокурорский надзор за следствием и основная составляющая прокурорского надзора перешла в Следственный комитет. Как, по-твоему, это сказалось на качестве следствия?

– Изначально идея мне казалась хорошей. Была система сдержек и противовесов, чтобы был двойной контроль, о котором мы говорили, ведомственный контроль, затем прокурорский надзор. Но в результате получилось то, что следователи и их руководители, обладающие и навыками, и опытом, стали полностью бесконтрольны, а возможность влиять на следствие прокурор имеет только на стадии обвинительного заключения. Это, конечно, недопустимо. Получается, что в итоге я, например, как адвокат регулярно пишу какие-то жалобы на стадии предварительного расследования, а прокурор мне сообщает, что еще не время, обращайтесь в Следственный комитет, который это все расследует. А Следственный комитет не умеет расследовать, не хочет расследовать. К кому тогда обращаться? Как обычно, хотели как лучше, а получилось только хуже.

– Как ты относишься к наличию в штате Следственного комитета полиграфологов?

– Отрицательно, я не доверяю вообще психофизиологическим изобретениям. Обычно любой следователь или адвокат, назначая экспертизу, предполагает, какие будут результаты. С учетом других доказательств по делу ты уже примерно понимаешь, что получишь. К примеру, если назначена почерковедческая экспертиза, там, скорее всего, что-то подделано. А когда я сталкивался с этими психофизиологическими исследованиями, результаты получал ровно противоположные тем, что ожидал. У меня было несколько дел, в которых я был абсолютно уверен, что человек ни при чем. Он обвинялся в вымогательстве, но там было алиби, его оговорили, а результаты были противоположными. Надо сказать, что никакой научной составляющей я в этих исследованиях не нахожу. Они, на мой взгляд, субъективны. По этому поводу высказывалось Министерство юстиции, и от него есть официальное письмо, что данные исследования не могут использоваться в качестве доказательств. Но Следственный комитет, как обычно, пытается быть впереди планеты всей. Недавно сталкивался с тем, что, как только человек признается, они сразу начинают проводить эту экспертизу. Надо отдать должное Московскому городскому суду, который не использует такие заключения в качестве доказательств. Поэтому никаких полиграфов применять не надо. Я всем своим клиентам говорю: ни в коем случае не соглашайтесь ни на какие полиграфы, это субъективные и антинаучные вещи. Если вы боитесь, что подумают, будто вы что-то скрываете, то ссылайтесь на своего адвоката, говорите, что он вас так проконсультировал.

– А что ты думаешь о ведомственных экспертизах вообще? Например, о ситуации со Следственным комитетом, когда следователь нам за неделю до окончания бухгалтерской экспертизы с точностью до копейки называет, какое будет заключение. Или об экспертизах МВД – там вообще эксперта могут пропесочить на совещании со следователями.

– Да, это давняя беда. Конечно, не могут эксперты и следователи подчиняться одному начальнику. Я всегда достаточно жестко против этого выступал, но эксперты Следственного комитета – отдельная песня. Мне кажется, что в полиции эксперты все-таки уровнем выше, потому что в Следственном комитете внезапно дали криминалистам кучу вакансий, которые надо было заполнить, и люди пришли настолько непрофессиональные, что даже прокуратура стала обращать на них внимание. Я так понимаю, что сейчас уже эту ситуацию продавят по формальному такому предлогу, за который цеплялась прокуратура, – у них нет права заниматься экспертной деятельностью. И получается, что ведомство является стороной обвинения, следователь является стороной обвинения, проводит экспертизы по уголовным делам. Для меня это совершенно непонятно. Как обвинитель проводит экспертизу? Почему тогда защитник не может проводить экспертизу?

– Есть три ведомства, которые расследуют экономические дела: ФСБ, МВД и СКР, и у каждого свои следователи и своя экспертиза. Идеальная ситуация для того, что ты называешь «конкуренция ведомств».

– Было бы правильно все эти экспертные учреждения передать в ведение Минюста, там, кстати, есть система экспертов высокого уровня. Тогда хотя бы какая-то объективность появится, они худо-бедно будут формально независимы от следственных органов. Понятно, что ФСБ к ним все равно придет и сможет повлиять, но по крайней мере видимость будет соблюдена.

– Согласен, но противники же говорят, что в таком случае Минюст станет монополистом.

– А в чем проблема? У нас и так Следственный комитет хочет стать монополистом, а так экспертизы будет проводить Минюст, тем более что в УПК сказано, что экспертизы может проводить иное лицо, обладающее специальными познаниями. Очень часто Следственный комитет привлекает для этого проверенных людей, которые выдают какие угодно заключения.

– Почему суды так спокойно реагируют на нарушения, которые допускают ведомственные эксперты по тем же самым экономическим делам, например?

– Могу только предполагать. У нас выстроена такая вертикаль, когда судья может только согласно кивать на все то, что ему предоставляют. Исходит он из очень простой логики. Например, дело возбудил следователь Следственного комитета из оперативного материала ФСБ. Не может же ФСБ ошибаться, зачем я буду в это лезть. Это работает не только в отношении заключений экспертов, но и в отношении вообще всего. Если я начну спорить со стороной обвинения, то у меня могут быть проблемы. Если я кого-нибудь оправдаю, то они напишут рапорт о том, что я – коррупционер. Это стандартный подход чиновника, он идет по пути наименьшего сопротивления и со всеми соглашается.

– Работает ли принцип единообразия судебной практики?

– Единообразие в целом работает. Но есть определенные нюансы, которые выбиваются из общей практики. А почему они выбиваются – это, наверное, уже другой вопрос. Потому что они объясняют, что в данном конкретном деле государству так надо. По приговору суда Навального взяли под стражу, а на следующий день уже рассматривалась апелляция по изменению меры пресечения и ему изменили меру пресечения. Казалось бы, во всех делах необходимо действовать так же, но судьи просто смеялись в лицо и говорили: «Ну вы что, это ведь Навальный». Они отделываются общими словами. Мне кажется, что это любой судья чувствует, но не думаю, что они об этом говорят.

– Есть временные тренды, которые постоянно возникают. Сейчас, например, за 0,38 грамма амфетамина человек «уезжает» на десять лет, а за убийство – на восемь. Непонятно же, согласись.

– Основная тенденция – во всем соглашаться с обвинением. А самое страшное и неприятное, что вот эти дураки следователи – они, по сути, судьи. А сейчас все это еще смещается в сторону оперативников.

– Почему у нас не работают специальные предпринимательские составы преступлений, части 5–7 статьи 159? По ним ведь просто не возбуждают уголовных дел.

– Потому что это не выгодно силовикам. Потому что по ним нельзя применять меру пресечения в виде заключения под стражу. У нас же, видишь как, принимаются вроде хорошие законы, но они, в свою очередь, ничего не гарантируют.