— Рост, телосложение, цвет волос, глаз, нос большой илималенький, во что одет? — засыпала я Любку вопросами. Та, приоткрыв рот,смотрела на меня с томлением и вроде бы готовилась разреветься. — Давай попорядку, — вздохнула я.

Если верить Любке, мужик был лет сорока, выше среднегороста, средней комплекции, сутулый, шатен, глаза вроде карие. Нос обыкновенный,а вот рот маленький, точно у бабы. Никаких особых примет.

— И знаешь что, — немного подумав, изреклаона. — Сдается мне, прячется он. А вот теперь мне даже кажется почему-то,что он тебя раньше знал, что знакомый твой давний.

— С чего вдруг?

— Ну, похоже… Уж и не знаю, как объяснить. Выспрашивал,а морда грустная такая. И как я про Ника сказала, ну, что он у тебя частыйгость, он вроде как расстроился. Я вот что думаю, может, и не маньяк он вовсе?Может, любовь твоя какая давняя? Сел в тюрьму, вышел, а у тебя уже другой. Мыведь, бабы, сами хороши, редко какая по-настоящему ждать умеет, а мужики, ониведь тоже люди, и душа, поди, у них болит. Каково узнать-то…

— Заткнись, пожалуйста, — попросила я. — Нету меня старых знакомых, которых я из тюрьмы не дождалась.

— Да? Ну и хорошо. Тогда выходит, что маньяк. Ой,только чего ж тут хорошего?

Честно говоря, при упоминании о «старом знакомом» сердце уменя заныло, что было и неожиданно, и неприятно, потому что я некстативспомнила Пашку. Однако маловероятно, что он был в тюрьме. Ник бы наверняка мнеоб этом сообщил. И в город он вряд ли вернется. Хотя, как знать, времени прошломного, и его предполагаемые разногласия с тем же Ником потеряли своюактуальность. За эти годы он мог очень измениться, и от былой красоты моглоничего не остаться. Но близко посаженные глаза это не про него. Хотя приниматьЛюбкины слова всерьез… Скверное чувство меня не оставляло, и чем дальше, темсильнее оно становилось. Понаблюдав за эффектом, который произвел на менярассказ, Любка, повторив: «Выходит, маньяк», отбыла в неизвестном направлении.

— Что она тебе напела? — спросил Виссарион,дождавшись, когда за ней закроется дверь.

— Маньяков боится, — вздохнула я. Любкины страхибыли общеизвестны, если ей верить, маньяки в нашем городе водились в изобилии ипо неведомой причине тянулись к ней, как алкаш к бутылке. Маньяками онабеспрестанно пугала всех, но особенно, конечно, себя. Хотя лично я ни о какихманьяках не слышала, а если они и обретались по соседству, то вели себя смирно.

— Кто-то действительно тобой интересовался, —взглянув на меня поверх очков, заметил Виссарион.

— Откуда знаешь? — насторожилась я.

— Люди говорят, — пожал он плечами. — Наулице нет секретов.

— Тебя тоже выспрашивали?

— Меня только твой новый знакомый. А вот девкам вопросызадавали. Молдаванке, к примеру. Она, кстати, того мужика с Гороховым видела. Атот ведь вроде помер?

— Ага, — сказала я, устраиваясь за стойкойнапротив него. — Это меня очень интересует.

— К Молдаванке подсел в баре мужик, похоже, тот жесамый, что и к Любке подкатывал. Налил водки, о тебе выспрашивал. Чемзанимаешься, с кем встречаешься… А до того она его с Гороховым видела в том жебаре.

— В каком? — нахмурилась я.

— В «Тройке», забегаловка на углу Конной.

— Там, где тир?

— Точно. Думаю, недруг у тебя объявился, —глубокомысленно изрек Виссарион.

— Почему сразу недруг?

— А друзьям прятаться ни к чему.

— Можешь узнать, что за тип? — подумав, спросилая.

— Чем, по-твоему, я сейчас занят? До сих пор молчал,потому что сказать нечего, но раз уж эта сорока растрезвонила… Если намекнешь,откуда могло его ветром надуть, узнать, что да как, будет легче.

Виссарион уткнулся в книгу, давая понять, что я вправе необратить внимания на его последние слова. Я задумалась, а через несколько минутс прискорбием констатировала:

— Черт его знает. Был у меня когда-то приятель, но нанего не похоже.

— Ага, — кивнул Виссарион. Это его «ага» звучалоскорее как «не хочешь — не говори», на том можно было бы разговор и закончить,но я, против обыкновения, решила продолжить.

— Кто-то устроил в городе настоящую резню. И выбираетпочему-то моих знакомых.

Виссарион оставил книгу и теперь смотрел мне в глаза, ожидаяпродолжения, но я не спешила. И так сказала достаточно.

— Они не очень хорошие люди, — изрек Виссарион.

— Допустим. Но мне бы хотелось знать, кого посетилаидея избавить от них этот мир.

— Потому что кое-кто может решить, что тебе их смертьна руку?

Разговор принял опасный характер. И я, и Виссарион этопонимали и говорили так, точно ступали по тонкому льду. Я кивнула, отводявзгляд, и он кивнул.

— О тебе говорят разное. Возможно, есть в этихразговорах правда. Но у меня есть глаза, и я ими многое вижу. Например, я вижу,что ты хороший человек. Не усмехайся. И я хочу тебе помочь.

— Спасибо, — сказала я. — А теперь, если невозражаешь, я вернусь к роялю.

— Считай, что сегодня у тебя выходной.

— С какой стати?

— Твой парень.

Виссарион качнул головой в направлении двери. Она открылась,и в бар вошел Борька. Вид он имел странно-виноватый и даже боязливый, как будтоопасался, что его выгонят.

— Салют, — сказал с улыбкой, улыбка вышланеестественной, он смутился и добавил:

— Мне нравится это приветствие.

— А ты нравишься ей, — заметил Виссарион, кивнувна меня, хотя его об этом никто не просил.

— Я поднимался к тебе, — переминался Борька с ногина ногу. — Потом подумал, что смогу застать тебя здесь.

— Она заглянула на пять минут, — вновь вмешалсяВиссарион.

Я взяла Борьку под руку, и мы вышли на улицу.

— Ты ко мне по делу? — спросила я.

— Просто хотел тебя увидеть, — вроде бы удивилсяон.

Неужто еще не знает, дружок из прокуратуры не успел открытьему глаза? Впрочем, это вопрос времени. Не знает, так скоро узнает.

— Куда мы идем? — спросил Борька.

— Ко мне. У тебя есть другие предложения?