Внезапно молодой абер ринулся вперед и, выставив когти, бросился на раненого зверя. Лось мотнул головой – попал, заставив абера отлететь назад и растянуться на земле.

Стая разразилась хаотическими звуками, смущающим образом напоминавшими смех.

В круг выпихнули еще одного детеныша, ростом в четыре с половиной фута и, по прикидкам Тобиаса, фунтов в восемьдесят.

Абер ринулся на лося, вспрыгнул ему на спину, впился когтями, и под его весом раненый самец упал на колени. Он поднял голову и издал беспомощный трубный вопль, когда молодой абер зарылся лицом в его шкуру и дико полоснул.

Игра продолжалась, детеныши по очереди гоняли лося по кругу. Кусали. Царапали. Пускали кровь здесь и там, но ни один из них не приблизился к тому, чтобы нанести серьезную рану.

Наконец шестифутовый самец-абер прыгнул в центр круга, схватил молодого сородича за шею и оторвал от спины лося. Держа юнца на весу, в нескольких дюймах от своего лица, он провопил что-то явно раздраженное, уронил детеныша и повернулся к лосю.

Словно осознав нарастающую угрозу, лось попытался встать, но его задняя нога была искалечена.

Взрослый абер приблизился к нему.

Тьма быстро сгущалась.

Абер подался к лосю.

Поднял правую руку.

Лось завопил.

Самец что-то пронзительно крикнул, и трое молодых аберов, прыгнув в круг, навалились на лося. Они пожирали его дымящиеся внутренности, грудой лежащие на траве.

Когда аберы сомкнули круг, чтобы понаблюдать, как кормится их молодняк, Тобиас опустил ружье.

На поляне теперь царили такой шум и суматоха, что он дотянулся до рюкзака и сунул в него руку. Он просовывал руку все глубже и глубже, пока наконец-то пальцы его не коснулись бутылки. Тобиас вытащил ее, открутил крышку и влил воду себе в глотку.

* * *

Он спал, дрожа и видя во сне то, чему был свидетелем. Руины Сиэтла – густой тихоокеанский тропический лес, заваленный упавшими небоскребами. Нижняя часть Спейс-Нидл[28]в сотню футов высотой еще стояла, окутанная буйством ползучих растений и подлеска. Ничего даже отдаленно узнаваемого, кроме вулкана Рейнира. С расстояния в шестьдесят миль вулкан как будто остался прежним две тысячи лет спустя. Тобиас сидел на вершине того, что некогда было холмом Королевы Анны, и плакал при виде этой горы, пока тропический лес не загудел от болтовни животных, никогда не видевших и не чуявших человека.

Ему снилось, как он стоял на пляже в Орегоне.

Скалы выступали из тумана, как корабли-призраки.

Он взял тогда палочку и написал на песке: «Орегон, Соединенные Штаты Америки». Сел, наблюдая за тем, как солнце опускается в море, приходит прилив и стирает эти слова.

Ему снилось, как он шел, не видя конца пути.

Ему снилось, как он спал на деревьях и переправлялся через реки.

Ему снились сны о его доме в Заплутавших Соснах. Столько одеял, сколько нужно. Вдоволь теплой еды. Дверь на запоре.

Безопасность за оградой.

Сон без страха.

И его женщина.

«Когда ты вернешься – а ты обязательно вернешься, – я трахну тебя так, солдат, будто ты только что вернулся домой с войны».

Она нацарапала эти слова на первой странице его дневника в ночь перед тем, как он ушел. Конечно, она не знала, куда он направляется, знала только, что ему, вероятно, не суждено вернуться.

Он испытывал к ней такую нежность…

И теперь – сильнее, чем когда-либо.

Если бы только она знала, сколько холодных и дождливых ночей он читал ее последние слова и чувствовал жар утешения…

Ему снилось, как он умирает.

Как возвращается.

И под конец приснилась самая кошмарная вещь, какую он видел в длинной чреде кошмаров.

Он услышал ее и почуял с расстояния в десять миль; шум доносился из старого леса с мамонтовыми деревьями в четыреста футов вышиной где-то рядом с границей того, что некогда было Калифорнией и Орегоном.

Когда он приблизился, шум стал ужасающим, напоминая сотни тысяч протяжных визгливых воплей. То был самый большой риск, на который он шел за четыре года, проведенные за оградой, но любопытство не позволило ему повернуть назад.

Даже спустя несколько дней слух его восстановился не до конца. Громкость была в десять раз больше, чем на самом шумном рок-концерте. Словно тысяча реактивных самолетов взлетели одновременно. Тобиас пополз к источнику звука, прикрываясь самодельным камуфляжем под лесную подстилку.

В полумиле от цели страх победил любопытство, и он не смог заставить себя подползти ни на фут ближе.

Тобиас мельком увидел это сквозь гигантские деревья – размером с десять футбольных стадионов, самые высокие острия поднимаются на несколько сотен футов над шатром леса. Он посмотрел сквозь оптический прицел ружья и попытался понять, что же он такое видит – структуру, сделанную из миллионов тонн грязи, бревен и камней, сцементированных какой-то смолой. Оттуда, где он лежал, сооружение напоминало гигантские черные медовые соты – десять тысяч отдельных клеток, в которых кишели аберрации и запасы их разлагающейся добычи.

Запах был такой, что слезились глаза.

Шум – такой, словно тысячу человек одновременно свежевали заживо.

Эта штуковина выглядела совершенно чуждой… Тобиас пополз прочь, и тут осознание ударило его прямо промеж глаз.

Эта чудовищность была городом.

Аберы строили цивилизацию.

Планета принадлежала им.

* * *

Тобиас проснулся.

Снова было светло – мягкая, нерешительная голубизна висела на поляной.

Все было покрыто изморозью, и его штанины замерзли и стали жесткими ниже колен.

Аберы исчезли.

Тобиас неудержимо дрожал.

Ему нужно было встать, начать двигаться, помочиться, разжечь огонь, но он не осмеливался это сделать.

Кто знает, как давно стая ушла отсюда…

* * *

Солнце поднялось над утесом, и солнечный свет ударил по поляне.

Изморозь дымилась, испаряясь с травы.

Тобиас не спал уже три или четыре часа и слышал лишь шелест трепетания листвы в лесу вокруг.

Он сел.

Каждый его мускул ныл и пылал после вчерашнего спринта, походя на перетянутую гитарную струну.

Он осмотрелся по сторонам. Руки и ноги начали гореть, когда к ним прилила кровь.

Он с трудом встал, и тут до него дошло.