– Почему, черт возьми, у тебя начинает вставать?

– Не знаю.

– Что там, за оградой, Итан?

– На самом деле ты не хочешь этого знать.

А потом ее рука оказалась на его члене.

– Ты думаешь о ней?

– Нет.

– Поклянись мне.

– Клянусь.

Она отодвинулась, скользнула вниз под одеяла и взяла его в рот. Привела его к самому краю. Потом приподнялась и стащила с себя ночную рубашку. Села на него; дыхание ее туманилось. Наклонилась и поцеловала его. Ее соски на холоде были твердыми, касаясь его груди.

Тереза перевернулась на спину, увлекла с собой Итана и ввела его внутрь.

Она была такой громкой и звучала так красиво…

Когда начала кончать, она притянула голову Итана вниз – ее губы у его уха, его губы у ее уха, – застонала и проговорила:

– Расскажи мне.

– Что?

Он не мог дышать.

– Расскажи… Ооогосподиитан… Где мы на самом деле.

Итан прижался лицом к ее уху.

– Остались только мы, детка.

Они кончали вместе, громко и жестко, так же синхронно, как всегда.

– Это последний город на земле.

Тереза кричала: «Дададаогосподинеостанавливайся!» Достаточно громко, чтобы укрыть его слова.

– И нас окружают монстры.

* * *

Они лежали, перепутавшись руками и ногами, потные, совершенно неподвижные.

Итан шептал ей на ухо.

Он рассказал ей все.

Когда они живут. Где они живут. О Пилчере. Об аберах.

Потом он лежал, подперев голову согнутой в локте рукой, гладя ее лицо.

Тереза смотрела в потолок.

Она была тут пять лет, чертовски дольше, чем он, но то было состояние лимбо. Когда не знаешь ничего наверняка. Теперь она знала. Может, она подозревала это и раньше, но теперь вся неопределенность была выжжена: кроме Итана и Бена, она никогда больше не увидит никого из тех, кого любила в прошлой жизни. Все они были мертвы уже два тысячелетия. И если она когда-то цеплялась за надежду покинуть Заплутавшие Сосны, Итан только что уничтожил эту надежду. Ее пребывание здесь было бессрочным приговором.

Она была приговорена к пожизненному заключению.

Итан гадал, какие чувства преобладали в Терезе, полагая, что в ее голове бултыхается целый коктейль: гнев, отчаяние, горе, страх.

При проникающем в окно свете неблизкого уличного фонаря он увидел, как на глаза ее наворачиваются слезы.

И почувствовал, как ее рука в его руке начала дрожать.

Водонапорная башня,

парк Волонтеров, Сиэтл, 2013

Хасслер приблизился ко входу в водонапорную башню, и из тени возле двери появилась женщина.

– Вы опоздали, – сказала она.

– На пять минут. Расслабься. Он там?

– Да.

Она была не старше двадцати. Тонкая, но сильная, безумно роскошная, но с мертвыми глазами. Интересного громилу выбрал себе Пилчер. От нее явно веяло уверенностью того, кто может за себя постоять.

Она стояла между дверью и Хасслером, преграждая ему путь.

– Не возражаешь? – спросил он.

Мгновение казалось, что женщина может и возразить, но, наконец, она шагнула в сторону. Проходя мимо, Хасслер сказал:

– Не впускай туда никого.

– Спасибо, что говорите, как мне делать мою работу, агент.

Металл лязгнул под туфлями с загнутыми носками.

Хасслер потащился вверх по лестнице.

Наблюдательная площадка была скудно освещена, толстые заслонки прикрывали арочные окна в круглой кирпичной стене, чтобы никто не проник внутрь. И ограда от пола до потолка защищала семидесятипятифутовую шахту открытой спиральной лестницы.

Дэвид Пилчер, в длинном черном пальто и шляпе-котелке, сидел на скамье на дальнем конце площадки.

Хасслер обошел его и уселся рядом.

Мгновение раздавался лишь звук дождя, барабанящего по крыше над ними.

Потом Пилчер оглядел его с чуть заметной улыбкой.

– Агент Хасслер.

– Дэвид.

За окном очертания Сиэтла смахивали на неоновое размытое пятно сквозь низкий облачный слой.

Пилчер сунул руку в карман пальто и вытащил плоский конверт.

Положил его на колени Хасслеру.

Тот осторожно открыл конверт, заглянул внутрь, пролистал большим пальцем стодолларовые купюры.

– Сдается мне, тридцать тысяч, – сказал он, выпустив конверт.

– У вас есть новости? – спросил Пилчер.

– Прошло пятнадцать месяцев со времени исчезновения агента Бёрка и смерти агента Сталлингса. И никаких зацепок. Никаких новых улик. Не поймите меня неправильно. Я не говорю, что кто-то в министерстве финансов забудет, что один наш агент убит и трое пропали без вести в Заплутавших Соснах, Айдахо. Но без новой информации они просто ходят по собственным следам и сами это знают. Два дня тому назад внутреннее расследование по поводу исчезновения моих агентов официально перестало быть приоритетным.

– И что, по мнению ваших людей, произошло?

– Их теории?

– Да.

– Они мечутся туда-сюда, но никогда и близко не подходят к цели. Сегодня у них «служба надежды» Итана Бёрка.

– Что такое служба надежды?

– Гадом буду, если знаю.

– Вы уезжали?

– Уезжал на заключительную пьянку в доме Терезы.

– Я собираюсь нанести ей визит после того, как мы тут закончим дела.

– Неужто?

– Пора.

– Тереза и Бен?

– У меня есть теория, что, если я смогу по возможности удержать семьи вместе, переход на другую сторону будет легче.

Хасслер встал.

Подошел к окну.

Уставился сквозь стекло на оранжерею, освещенную праздничными огнями.

Он слышал шум городского движения и живую музыку на Капитолийском холме, но здесь, на вершине водонапорной башни, чувствовал себя отрезанным от всего мира.

– Вы подумали о том, о чем мы с вами разговаривали в прошлый раз? – спросил Хасслер.

– Да. А вы?

– Я только об этом и думаю. – Он повернулся и уставился на Пилчера. – На что это будет похоже?

– Что именно?

– Заплутавшие Сосны. Когда возвращаешься из того, что вы называете…