Яну, и Наташа выверяла каждое слово, сказанное в адрес сестры.

— Твоя чистота не даст тебе простить себя за предательство. Каким бы мужем он ни был, свою роль благочестивой жены ты не выполнила, с последствиями этого придется столкнуться. Ты готова к этому?

— Я не знаю, — стыдливо опустив глаза, прошептала Яна.

— Верни хотя бы честность в ваши отношения, — сказала Наташа, погладив сестру по руке, — Может, тебе и не придется выбирать между ним и Антоном.

— Спасибо, что ты всё еще веришь в мою чистоту, — после минуты молчания ласково произнесла Яна и с благодарностью посмотрела на сестру.

Беседа между тремя женщинами продолжалась еще около двух часов. Наташа была очарована Верой, она не смогла преодолеть ее природного магнетизма, и спустя несколько сильных фраз из уст новой знакомой, заставили Смыслову иначе взглянуть на Веру. Теперь Наташе уже не казался тяжелым взгляд ее темных глаз, а речи не казались проповедью. Ей хотелось дольше слушать ее мягкий альтовый голос, но солнце скоро село, и пришло время расставаться. Прощаясь, Наташа не удержалась и задала Вере личный вопрос:

— Почему ты оставила искусствоведение и ушла в бухгалтерию? У тебя ведь явный талант оратора.

Вера снова пожала плечами и ответила:

— Я поняла, что моё мнение, даже экспертное, мало кому интересно. А если так, то лучше я буду заниматься цифрами.

Ночь накрыла Смоленск своим черным одеялом и укутала в нежные объятия освежающего прохладного ветра. Зажженные фонари освещали длинные широкие улицы, по которым редко проезжали автомобили, гулко ревущие и плюющиеся бензином. Небо, темное и глубокое, простирающееся от края до края, вмещало в себе сотни белых сияющих звезд. Наташа жадно всматривалась в него, думая о вечности и неизбежности.

Глава 10. Страсть

В то время, как Наташа сидела в ресторане со своей сестрой, две пары, не подозревая о существовании друг друга, наслаждались первым свиданием.

Зарецкая приехала в ресторан к Анохину, и после ужина они отправились на прогулку. На чёрном, как сажа, небе висел расплывающийся в серой туманной дымке, желтый растущий месяц. Белый свет звезд маленькими точками редко пробивался сквозь темноту. Холодный ветер разносил свежий запах надвигающейся ночи.

Они шли по выложенной плиткой косой дорожке расцветающего сада Блонье. На обочине дорожки стояли стройные фонари с двойным белыми головами в черных шляпах. Справа от них через несколько вековых лип и тополей, готовящихся распустить свои зелёные листья, за кованой нотами и вензелями квадратной оградкой на высоком пьедестале с дирижерской палочкой в руках застыл бронзовый Глинка. Прямой сосредоточенный взгляд его глаз и прижатая к груди рука готовились дать оркестру команду к началу игры. Но музыкантов не было, и в саду слышались только шепот прохожих и свист прорезающих воздух острых веток голых деревьев. Каменная дорожка убегала вперед, расширялась и становилась окружностью, в центре которой стоял широкий фонтан. В такие пустые весенние вечера фонтан не работал. Он спал, смиренно ожидая момента, когда ему разрешат пениться и подпрыгивать, взлетать вверх и, разделяясь на тысячи переливающихся капель, падать на землю.

Анохин провел Заречную через сад Блонье и остановился на широкой, просторной и пустой площади Ленина, находящейся вдали от дороги и рева машин. Маша поглубже вдохнула вечерний прохладный воздух, отпустила руку Дениса, выбежала на середину площади и стала медленно поворачиваться вокруг своей оси, внимательно осматривая изменившуюся с момента ее последнего приезда улицу. Позади гордо стоящего в одиночестве памятника вождю революции белым светом софитов заливался дом советов. За высокими вечнозелёными елями пряталось здание драматического театра. Шесть точёных монументальных колонн, облицованных полированным гранитом красно-коричневого цвета, с белым композитным капителем, состоящим из завитков и орнамента, составляли портик главного входа. Сложный ансамбль здания, обработанного блоками рваного красного гранита до подоконников второго этажа и выкрашенного охристой краской, сочетал прямые линии и круглые формы. По периметру овального объема между выступов лестничных клеток проходила изящная тосканская колоннада высотой в два этажа, завершенная полным антаблементом. Белый строго декорированный карниз подсвечивался встроенными в него лампами. Маша запрокинула голову и подняла руки к высокому, бесконечному черному небу, пытаясь за него ухватиться. Денис замер на месте, завороженный тем, как ветер путает ее каштановые волосы и поднимает края бархатного пиджака. Она заметила его внимательный взгляд, смутившись, улыбнулась и вернулась.

Они прошли под аркой по аллее мимо металлической сакуры, мерцающей розовыми светодиодами, и зашли в светящийся синим и белым светом Лопатинский сад. Влажный воздух разносил запах свежей земли и сладкий аромат распускающихся цветов. Ветер холодил голые руки, открытую шею и лицо. Горящие фонарики, аккуратными гирляндами натянутые между деревьев над центральной аллеей, казалось, парили в воздухе. Широкая тропинка уводила к пруду, построенного покоем, и разделялась надвое. Одна дорожка огибала пруд и уводила к фрагменту Смоленского Кремля, а вторая вела к мосту и черному чугунному памятнику в виде многогранной пирамиды, вокруг которого размещены 8 пар колонн с позолоченными орлами. Они зашли на мост и, всем телом опершись на чугунные перила, наблюдали за тем, как на расходились круги на черной воде, за тем, как три черных лебедя то исчезали во тьме, сливаясь с цветом воды, и появлялись в свете фонарей. На берегу пруда, нахохлившись и подобрав под себя красные замерзшие лапки, рядком сидели утки и селезни и грелись друг об друга.

— Тут все изменилось, — устремив взгляд вдаль, задумчиво произнесла Маша.

— Колхозная площадь всё такая же грязная и прокуренная, а в подземном переходе стены изрисованы граффити, которое в свете зеленых фонарей напоминает начало триллеров.

Денис и Маша пешком шли от Лопатинского сада до набережной и приближались к памятнику князя Владимира Крестителя со стороны Большой Краснофлотской улицы. Набережная горела желтыми огнями и большой, увесистый мост через Днепр был заполнен ревущими автомобилями. Обмелевшая река, оголила берега, отступила назад, в глубину, и как будто замедлила течение. На водах покоились нерастаявшие куски льда.

— Разве самореализация — это не выполнение долга?

— Тогда почему у всех такие проблемы с выполнением долга?

— Я думаю, что это из-за чрезмерных ожиданий от себя в результатах, и в ожидании благодарности от тех, ради кого стараешься. Собственные ожидания давят, а отсутствие благодарности приносит разочарование.