– Такого, может, и не сыскать, а другого сыщем! –воскликнул князь Шаховской, который по самой природе своей не был способендолго печалиться. – Право слово, Мишка, вот те крест святой кладу, чтоизмыслю нового Димитрия! Создам его из ничего, аки Господь, Творец наш, создалпраотца Адама – из персти [5] земной!

– Не богохульствуй, а лучше погоняй, – с усмешкойпосоветовал Молчанов, настегивая коня. – Нам бы засветло до ночлегадобраться.

Да, богохульствовать князю Шаховскому надобности не было.Уподобляться Господу и создавать нового Димитрия «из ничего» ему не пришлось.

Сей второй Димитрий уже был призван к участи своей!

– Вставай, зараза!

Голос воткнулся в уши острее иглы, и Стефка попыталасьзажать их ладонями, но не смогла пошевелиться: каждое движение, даже самоемало-малейшее, причиняло боль, которая отдавалась во всем теле. Особенно нылиноги… Чудилось, кто-то страшный, кто-то зловеще-сильный взял ее за щиколотки итянул в разные стороны, пытаясь разорвать надвое. Потом понял, что это неудалось, и бросил истекать кровью. Стефка чувствовала, как сочится из нее кровь– оттуда, из тайного женского места. Наверное, вся рубаха в крови и юбка.

Постепенно она ощутила, что болят не только ноги, но изапястья (казалось, с них содрана кожа), и шея (не шевельнуть, словно пыталисьоткрутить голову, как куренку), и горло (саднило мучительно, кричала она, звалакого-то, что ли?), и кожа на голове, как если бы ей рвали волосы… Матка Боска,да что же это за муки адовы с ней содеяны? За что, за какие прегрешения? И кто,кто с ней все это совершил?

Муки, оказывается, еще не кончились. Что-то больно ткнулоСтефку в бок так, что она со стоном скорчилась, а незнакомый голос сноваврезался в уши:

– Кому говорено, вставай!

Стефка с усилием разлепила веки. Отчего-то меж нимиобразовались только малюсенькие щелочки, а глаза тотчас начало резать, будто вних сыпанули песок. Пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить себя нетолько смотреть, но и видеть. Однако то, что открылось взору, не доставило никакойрадости: ведь глаза незнакомой женщины, уставившейся на Стефку, были до краевпереполнены лютой ненавистью.

Через мгновение грубые руки вцепились в Стефкины плечи ипринялись трясти, а из тонкогубого рта донесся визг:

– Вставай, тварь! Чего разлеглась? А ну!..

Стефка моталась по полу. Она и рада была бы подняться, даникак не могла найти для этого сил. Только упрется ногами в пол, только начнетподниматься, как следует новый рывок, новый, новый…

– Пусти меня! – наконец выдохнула Стефка сквозьстучащие зубы и обнаружила, что губами можно пошевелить лишь с великим трудом,а во рту железистый, кислый привкус крови. – Пусти, я сама встану!

Но женщина словно не слышала: трясла ее за плечи и кричала,издавая при этом какие-то хлюпающие звуки, и немалое время прошло, прежде чемСтефка поняла: незнакомка плачет – нет, рыдает, задыхается от слез!

Вот те на! Чуть не до смерти забила беднягу – и обливаетсяслезами от жалости к ней?! Нет, какая тут может быть жалость, вон с какойненавистью глядела…

– А ну пусти ее! – громом ударил мужской голос, ируки, терзавшие Стефкины плечи, мгновенно разжались. Она не усидела иповалилась на пол, прижавшись щекой к плотно убитой земле. Какой-то миг ееизмученное тело блаженно принимало прохладу и покой, а потом перед глазамиСтефки вдруг оказались сапоги – красные козловые сапоги с загнутыми вверхносками и наборными каблуками. Это были русские сапоги, они что-то напоминалиСтефке, с ними было связано что-то страшное, а потому она медлила вести взоромвверх. Однако этот вновь появившийся человек оказался нетерпелив и тоже схватилСтефку за плечи, вздернул вверх, так что ее запухшие глаза оказались вровень сприщуренными черными мужскими глазами. Еще Стефка увидела точеные чертырумяного лица, красиво облитого курчавой бородкой, подковку усов, твердовырезанные губы, которые раздвинулись в усмешке…

В этой усмешке была не радость – в ней было злорадство.Злорадство и жестокость! И тут вернувшаяся память ожгла Стефку огненным кнутом,ноги ее подломились, и она упала бы вновь, не продолжай ее удерживатьчерноглазый. Но теперь она вспомнила и его имя, и все, что было для нее с этимименем связано, и ей захотелось умереть – умереть немедленно, только бы исчезлиэти страшные воспоминания, которые закружились перед Стефкой, словно виденияада.

Она увидела спальню государыни Марины – разоренную,неприбранную, полную людей. Фрейлины царицы, полуодетые, растрепанные, –ведь набат и сполох подняли их еще до свету! – метались туда-сюда,совершенно потерявшись от страха. Толпа москвитян ворвалась в Кремль, в царскийдворец, об участи государя ничего не было известно, а из сеней неслись то крикио помощи, то торжествующие вопли, то выстрелы, и над всем этим реялнепрекращающийся звон колоколов, доносившийся со всех концов Москвы.

Как-то держалась в этой страшной сумятице только паниМарианна. Она велела подать себе платье и приказала своим женщинам немедленноодеться. Царица хотела, чтобы она сама и весь ее двор достойно встретили любуюопасность, даже смерть… да, они были готовы к самому худшему! Но фрейлины неуспели одеться. В спальню влетел паж государыни Ян Осмольский, бледный, собнаженной карабелей [6] в руках, и прокричал, что толпа уже близко. Он успелзапереть дверь, чтобы дать царице возможность бежать, однако все выходы илестницы оказались уже отрезаны.

– Они войдут сюда только через мой труп! – крикнулЯн… и через несколько мгновений его труп уже лежал посреди комнаты. Москвитянедали залп по двери – этими выстрелами Ян и был убит, – а потом изрубилиюношу саблями, уже мертвого.

Вслед за этим началось нечто и вовсе страшное. Озверевшиемужики валили с ног беззащитных женщин и набрасывались на них по несколькусразу. Они были настолько одурманены кровью, похотью, безнаказанностью, чтонамеревались изнасиловать даже Ванду Хмелевскую – даму преклонных лет, котораябыла ранена теми же выстрелами, которые сразили Янека, и без сознания лежала наполу! Но происходящее с ее подругами Стефка видела словно в тумане.Единственное, что она толком запомнила, это что пани Марианна, маленькая ихуденькая, успела спрятаться около своей кровати и остаться не замеченной мужиками.А потом Стефка увидела рядом с собой карабелю, выпавшую из рук ЯнекаОсмольского, и поняла, что милосердный Господь посылает ей помощь.