И Мыльников, не дожидаясь ответа, полетел покоридору к аудитории номер 313, около которой кучковались парни и «де́уки»(преимущественно эти последние) с учебниками в руках, изредка обмениваясьфразами, звучавшими не менее загадочно, чем масонские «Иакин» и «Боаз» [3]:

– Glossitus… haemostasis… otorrhoea…osteotomia… macrocephallia… toxicus… [4]

Родион, конечно, не мог ручаться стопроцентно,однако ему показалось, что это термины медицинской латыни. Никаких тебевысокопарных «veni, vidi, vici!». Все просто: osteotomia – и привет!

Тем временем Мыльников чуть приотворил дверь,и до Родиона донесся страдальческий голос какого-то парня, уныло твердивший:

– Hydrophobia… ну, значит, водобоязнь.Водобоязнь, значит, называется hydrophobia.

– Понятно, понятно, – перебил егораздраженный женский голос – очевидно, преподавательницы, принимающейэкзамен. – Я рада, что латинский термин так прочно впечатался в вашупамять, но хоть какие-то признаки этой болезни вы можете назвать, кромеhydrophobia? Как в просторечии она называется? Ну, что же вы молчите? Есличеловека кусает бешеная собака или любое другое больное животное, какназывается вызываемая этим укусом болезнь?

«Бешенство, что ли? – подумалРодион. – Наверное. Конечно! А почему этот парень молчит? Не знает такихэлементарных вещей и приперся сдавать экзамен!»

– Что же вы молчите? – нетерпеливосказала преподавательница. – Не знать таких элементарных вещей и явитьсясдавать экзамен – это…

Договорить она не успела, потому что Коляшабросил на друга мобилизующий взгляд, выдернул из кармана курточки краснокожееудостоверение и, пинком отворив двери 313-й аудитории, ворвался туда сгромогласным заявлением:

– Отдел борьбы с экономическимипреступлениями! Всем оставаться на местах!

– Слушай, да ты вся в папашку! Ничего себеигры! Сдурела, никак! Сейчас все тут займется – выскочить не успеешь!

Анфиса испуганно обернулась. В светлом проемесарайной двери – очертания крепкой невысокой фигуры.

Надька! Нашла-таки, зараза! И ничего, ничего сней не случилось!

Она перевела растерянный взгляд набесформенное пламя, которое корчилось у ее ног, пожирая остатки жгута соломы ирасползаясь по древесной трухе, за много лет щедро усыпавшей пол сарая. Нет, нуправда – зараза Надька! Ничто ее не берет, даже колдовство. Или надо было ивпрямь заняться этим в полночь на ущербной луне, поставив рядом с собой двечерных свечи? А где их взять, черные-то? В магазине не продают. Не сажей ведькрасить. А главное, у Анфисы не хватило терпения ждать ни ущербной луны, нидаже полуночи. За эти несколько часов Надька успеет принять решение, и…

А может, она уже успела?

Эта мысль заставила Анфису оцепенеть.

– Чего стоишь, балда?! – взвизгнулаНадя. – Топчи! Топчи ногами-то!

Не вытерпев, она ринулась вперед, оттолкнулаАнфису и сама стала затаптывать пламя. На какой-то миг языки огня взвились былонад ее проворными ногами, и у Анфисы приостановилось сердце: вот сейчасзаймется искусственная кожа стоптанных босоножек, потом вспыхнет подолсарафанчика, который тоже отнюдь не «коттон 100%» – и не успеешь моргнуть, какзаполыхает вся Надюшка до самых кончиков ее темно-рыжих, удивительно красивыхволос. Если что и было у нее красивым, то лишь эти волосы, да и те она стриглабезобразно, а все остальное – тьфу, смотреть тошно! Не глаза – щелки, не щеки –мячики, не нос – облупленная молодая картофелинка, не ноги – кривульки, нефигура – ровненький обрубочек: что таз, что талия. Ни о каких 90–60–90 тут иречи идти не могло, и все-таки именно Надьке доставалось все, что по правупервой кармазинской красавицы должно было принадлежать Анфисе. Всё и все!

– Эй, ты что, угорела? – Чувствительныйтычок в бок заставил Анфису очнуться и с унынием обнаружить, что от огняостались только черные проплешины на утоптанном земляном полу сарая, а пламяуже погасло, не причинив никакого вреда ни Надькиным босоножкам, ни еесарафанчику, ни чудным рыжим волосам. – Пошли отсюда, ну! Тут и правдаугореть недолго.

Надя вытолкала подругу из задымленного сарая,и та на миг захлебнулась свежим влажным воздухом. Над зарослями боярышника,окружавшими старый сарай, сгущалась мгла, медленно, но верно пожирая мягкуюголубизну небес: видимо, собирался дождь.

– Как ты меня нашла? – спросила Анфиса,отводя глаза.

– Искала, вот и нашла. Сначала домой пошла, нобатяня твой валяется, как обычно, вдрабадан, его и домкратом не поднять. Япокликала с крылечка, а потом показалось мне, будто дымком откуда-то тянет, я инавострилась сюда. Смотрю – ты. Слушай, Анфиска, может, у тебя и правданаследственная болезнь? Что ты там жгла, ну что, скажи, пожалуйста? Зачем?

Порыв ветра пронесся над головами, и Анфисауныло уставилась в землю, словно и ее пригнуло ветром, как стоявшие вокругдеревья.

Никакой наследственной болезни у нее не было,это она точно знала. В отличие от отца, записного пьянчуги и признанногокармазинского сумасшедшего Генки Ососкова, которому врачи в районной психушкепоставили редкостный и необычайно красиво звучавший диагноз: пиромания. Этоозначало: в голове у Генки (его все от мала до велика звали только так,невзирая на более чем полусотню прожитых лет) бегают не простые тараканы, аогненные. То есть он страдает неизлечимой, неугасимой (вот уж правда что!)страстью что-нибудь время от времени поджигать. Поскольку чаще всего эта страстьохватывала его в родном доме, у Ососковых уже не раз вспыхивали пожары. Один изтаких пожаров, пять лет назад, свел в могилу Анфисину мать, Зинаиду, которая неперенесла зрелища горящих – медленно, с наслаждением, одна от другойподжигаемых! – денежных бумажек: последних, оставшихся от Зинаидинойзарплаты. Ну, не было у нее ничего общего с Настасьей Филипповной – чтоподелаешь, не было… Может, второй такой любительницы бросать миллионы в огонь ине найти на всем белом свете, кроме как в романе Достоевского «Идиот»! Странно,что сожжение за год до этого хоздвора (дом всем миром удалось отстоять, итеперь к нему примыкали черные обугленные развалины, да и стены избы изряднопрокоптились, кое-где даже пакля выгорела в пазах) не произвело на Зинаидутакого сокрушительного впечатления, как, впрочем, и последовавший вскоре пожарв баньке. Но именно эти события надорвали ее душу, надломили – и свели вмогилу.