Итак, мы еще раз погружаемся в эту развеселую гражданскую войну, в которой мы, испанцы, так хорошо себя чувствуем, если судить по нашей долгой истории противостояний, группировок, ненависти, зависти, обид и навешивания ярлыков, с нашим вечным принципом «или ты со мной, или против меня», с нашими «не хочу видеть противника ни побежденным, ни переубежденным, он мне нужен истребленным», «что я сказал, то и делай» и «он у меня еще попляшет, этот сукин сын». И вот, когда в наличии и необходимые средства, и соответствующая безнаказанность, а еще прибавьте сюда зверскую невоспитанность 36-го года и дурное семя, брошенное в души тех и других политиками – амбициозными, безответственными и безо всяких там угрызений совести, попробуйте создать себе некое представление о том, во что могли вылиться репрессии по отношению к противнику в том и другом лагере – и в лагере мятежников, и в лагере республиканцев, и у националистов, и у красных, – когда все это безумие потеряло берега. Расклад такой: путчисты, которым не удалось быстро сломить народное сопротивление, на что они надеялись, и республиканцы, погрузившиеся в хаос раздираемого в клочья государства и осознавшие, что им не хватает сил подавить мятеж, каким бы желанием они ни горели и сколько бы усилий к этому ни прилагали. Притом что большая часть вооруженных сил оказалась в стане бунтовщиков, которых также поддерживали фалангисты, карлисты и другие правые силы, дать отпор мятежу готовы были только левые политические группировки вместе с такими союзниками, как малая часть лояльных войск, штурмовики и немногие оставшиеся верными Республике жандармы. Так что в качестве последнего ресурса было принято решение вооружить народ. В некоторых местах это сработало, а в других – не очень; однако столкновение народного энтузиазма с холодным профессионализмом путчистов породило чудо: весы пришли в равновесие. Рабочие и крестьяне с охотничьими ружьями и винтовками, которыми они и пользоваться-то толком не умели, удержали для Республики пол-Испании и пали как герои в другой ее половине. И вот так, постепенно, в тяжелейших боях, фронты стабилизировались. Но к этой гражданской войне мы подошли с махровой ненавистью, к которой, ясное дело, нужно еще прибавить природное зверство человеческой натуры. И как только кто-то выходил победителем, то, как это обычно и бывает, все сбегались победителю на помощь: кто-то – с целью снискать расположение самого сильного, другие – чтобы искупить старые грехи, третьи – в силу имеющихся амбиций, в стремлении выжить или с желанием отомстить. Так что к убийствам на поле боя, на фронтах, к просчитанной и преступной политике систематических репрессий, проводимой мятежниками в целях устрашения и подавления противника, к не менее безжалостным казням – зачастую массовым, – которым республиканцы подвергали мятежных военных и правых активистов, попадавшихся к ним в руки поначалу, – другими словами, ко всему этому безумию скорой крови под горячую руку позже добавится расчетливый и бесконечный ужас, что творился в тылу. В обоих тылах. То есть в тех местах, где не было людей, стрелявших из одного окопа в другой, лоб в лоб, людей, что убивали и умирали за свои идеалы или попросту потому, что по чистой случайности оказались там, где оказались (как большинство воюющих во всех известных миру гражданских войнах), зато именно там обнаруживалась засевшая в засадах сволота – преступники, соглашатели, воры и убийцы, бродившие с оружием в руках за сотни километров от фронта, безнаказанно убивая, пытая, насилуя и разбойничая. И абсолютно не важно, был ли на них милицейский комбинезон, монархистский красный берет или синяя рубашка фалангиста. Все они – подлые оппортунисты: как те, кому армейские офицеры препоручили самую грязную работу – казни и задуманный ими режим террора, – так и те, на другой стороне, кого представляло республиканское правительство, заложник того народа, который оно было вынуждено вооружить, но не имело возможности контролировать, пока народ этот, сбившись в бессчетное количество организаций, группировок и банд убийц и грабителей, действуя сам по себе и во имя Республики, занимался собственной яростной революцией, своим сведением счетов, своей охотой за священниками, буржуями и фашистами – реальными или мнимыми. Так было, даже когда их на это не уполномочивали никакие власти. Так что – осторожненько. Не все те, кто сегодня с гордостью вспоминает своих дедов, героических борцов за Испанию – республиканскую или националистическую, – имеют представление о том, что многие из этих дедов прошли войну, не сражаясь с равным себе противником, не убивая и погибая за свои идеалы или мыкая свою горькую долю, а вытаскивая на рассвете из их собственных домов каких-то бедолаг, наполняя кюветы и громоздя возле кладбищенской стены горы трупов школьных учителей, землевладельцев, священников, бывших военных, уже вышедших в отставку старых вояк, профсоюзных активистов, отдавших свои голоса за правых или за левых и даже просто владельцев чего-то такого, что попросту захотелось экспроприировать и прихватить с собой. Так что поменьше задирай нос, и в лесу будет меньше волков, Красная Шапочка.

После перерождения военного переворота в гражданскую войну националисты – в отличие от республиканцев – со свойственной военному сословию четкостью осознали необходимость единого командования для наиболее эффективного осуществления этой бойни. Кроме того, нацистская Германия и фашистская Италия также требовали наличия конкретики для взаимодействия, им было нужно имя, лицо, с которым можно было решать вопросы финансовой, дипломатической и военной помощи. И их неизменным фаворитом стал генерал Франко. Ввиду непреложности этого факта мятежная хунта возложила на него в конце концов все полномочия, явно экстраординарные – этот низкорослый вояка-галисиец оказался везунчиком, – потому как генералы Санхурхо и Мола погибли в авиакатастрофах, каждый в своей. Так что, когда войска националистов потерпели неудачу в своей попытке взять Мадрид и дело приобрело явные признаки затяжной военной кампании, пламенный главнокомандующий принял решение действовать с мелочным и преступным спокойствием, без всякой спешки, надежно укрепляя захваченные территории и не обращая ни малейшего внимания на человеческие потери – что свои, что чужие. Окончательная победа могла и подождать, пока что хватало других дел, и задачи, в порядке очередности, еще предстояло решить: упрочить свою власть и зачистить тылы. Таким образом, пока военная часть истории, уже названная Национальным восстанием, развивалась своим чередом, медленно, но верно, новоиспеченный каудильо новой Испании взял в свои руки решение задачи концентрации власти и превращения страны в Единую, Великую и Свободную – по его собственным словам, – хотя все три слова и понимались им весьма своеобразно. Глубоко частным и специфическим образом. Поддержанным, кто бы сомневался, всеми прихлебателями, оппортунистами и потерявшими всякий стыд субъектами, которые в подобного рода случаях, без всякой оглядки на партийную или идеологическую принадлежность, имеют обыкновение приходить на помощь победителю, предлагая свои услуги. В сложившихся обстоятельствах лицемерная политика невмешательства западных демократий, решивших умыть руки в вопросе испанского конфликта, в большей степени благоприятствовала националистам, чем республиканцам. Поэтому, методично и без всякой спешки ведя войну, длительность которой была ему только на руку, щедро окропленный святой водой стараниями воодушевленного клира, при полном подчинении военных, уже успевших нейтрализовать слишком самостоятельных краснобереточников и фалангистов, заменив их запуганными и покорными святошами, хитрый, скрытный и бесстрастный генерал Франко (которого уже никто не осмеливался называть Франкито, как в те времена, когда он был командиром Терции в Марокко), соединив в своих руках все мыслимые и немыслимые полномочия, вознес сам себя на высоты власти в качестве диктатора нового национального государства. Имея в виду, что лидер Фаланги, Хосе Антонио, был только что расстрелян красными – еще один подарок судьбы, – карлисты в красных беретах взяты под контроль, а войска под командованием генералов демонстрировали полную лояльность (нелояльных очень тщательно вычищали), параллельно с боевыми действиями Франко стал претворять в жизнь безжалостную фашистско-милитаристскую национальную политику, основанную на двух ключевых пунктах: единство родины, находящейся под угрозой марксистских орд, и защита католической, апостольской и римской веры. Все те реформы, которые с такими усилиями, в бурных дебатах удалось реализовать Республике, пошли, ясное дело, к чертям собачьим. Репрессии были жестокими – и в хвост и в гриву. Смертная казнь за любые действия, связанные с забастовками или оппозицией, объявление вне закона партий и запрет любой профсоюзной деятельности, что оставляло рабочих и крестьян без всякой защиты. Земли вернулись к их прежним владельцам, а заводы и фабрики перешли в руки их старых хозяев. В сфере общественной и частной жизни, говоря словами историка Энрике Морадиельоса, «в руки католического духовенства вновь были переданы контроль над гражданскими практиками, а также деятельность в области образования и культуры». Особого внимания были удостоены практически все учителя – а до войны их было около пятидесяти одной тысячи: за ними было установлено наблюдение, на них были заведены дела, они были уволены, брошены в застенки или расстреляны. В школах снова было введено раздельное обучение для мальчиков и девочек, поскольку совместное обучение было сочтено «министерским преступлением против порядочных женщин», был упразднен развод, вместе с уничтожением всех созданных актов гражданского состояния – только вообразите себе бардак в семейной жизни от подобного обратного хода, – католические праздники стали государственными, а церковная цензура получила контроль буквально над всем подряд. Дети выкидывали в знак фашистского приветствия руки в своих школах; футболисты, тореро и зрители – на стадионах, на аренах для боя быков и в кинотеатрах; это делали даже епископы – смотреть на эти фотокарточки и то стыдно, – торжественно провожая каудильо после мессы. И в то же самое время тюрьмы переполнялись узниками, расстрельные команды со сдельной оплатой труда вкалывали без продыху, а женщины, возвращенные к своему благородному состоянию покорных подруг, католических супруг и матерей, обнаружили, что лишились всех тех важных социальных и политических достижений, которых они добились в эпоху Республики.